Сикорски действовал рассчитано и жестко. Первым делом его «молодогвардейцы», накачанные стимуляторами, помогавшими им справиться с синдромом лучевого голодания, взяли под контроль все передвижные излучатели и вывели из строя те, которые не удалось перегнать своим ходом или отбуксировать в институт. Это было сделано своевременно: кто-то из бывших правителей страны догадался попробовать восстановить боеспособность армии и полиции сеансами излучения, однако исправных излучателей под рукой у догадливых уже не было. Отчаянная попытка небольшой вооруженной банды прорваться к институтским гаражам была легко отражена — атакующим не удалось даже перелезть через стены. Почти все нападавшие полегли под плотным пулеметным огнем из бойниц периметра, немногие уцелевшие торопливо отступили. А «молодая гвардия» Странника захватила ключевые точки города, в том числе и все средства массовой информации: в отличие от Максима Каммерера Рудольф Сикорски знал, что и как надо делать.
В беспощадных стычках между собой (и с шедшими за ними по пятам выродками-подпольщиками, имевшими все основания жаждать встречи с низвергнутыми властителями) погибли практически все «девери», «шурины», «свекры» и прочие «родственники», а сам Папа получил пулю снайпера на выезде из города, пытаясь удрать с горсткой приспешников. Власть Неизвестных Отцов рухнула в одночасье, погребенная под руинами Центра, — такого Отцы никак не ожидали, и все их заранее разработанные планы действий на случай острой ситуации рассыпались карточным домиком.
С разношерстными деятелями подполья удалось найти компромисс (несмотря на то, что Вепрь жаждал крови, непременно желая свернуть шеи наиболее одиозным вождистам). В итоге, когда страна начала выходить из оцепенения, вся полнота власти была в руках так называемого Временного Совета, собранного на компромиссной основе «с бору по сосенке». Высказывались опасения, что какой-нибудь решительный военный чин, оклемавшись, тут же разгонит этот Совет танками, однако этого не случилось. И Максим знал, что стало тому причиной: все тот же Странник.
Странник, глава контрразведки и Департамента специальных исследований, научного института, очень сильно напоминавшего центр по подготовке элитных бойцов, был широко известен среди военных и ассоциировался с прежней властью, которой большинство из них в целом были довольны. Фигуру Странника окружал мистический ореол, и многие армейцы и легионеры, узнав о том, что в новорожденном Временном Совете он занимает неясный пост «советника по особым делам», пришли к выводу, что Странник фактически стал диктатором (его бойцов называли Молодой Гвардией по аналогии с Легионом — Боевой Гвардией Отцов) и что Временный Совет — это всего только ширма. А почему бы и нет, рассудили военные. Решительный человек, железная рука, броня и секира нации… В конце концов, пусть лучше будет один стальной диктатор, чем свора правителей, озабоченных вырыванием друг у друга жирных кусков и загнавших державу в глубокую задницу, где она сейчас и пребывает. И вооруженные силы, силы охраны правопорядка и даже тайная полиция — Департамент общественного здоровья — присягнули Временному Совету, демонстрируя лояльность новой власти, а точнее — Страннику. Сам же Странник воздерживался от публичных выступлений и хранил молчание, не подтверждая и не опровергая слухи о своем «теневом диктаторстве», — сложившееся положение вещей вполне устраивало Рудольфа Сикорски.
Он присутствовал на всех заседаниях Совета, проходивших в Большом зале бывшего императорского дворца, внимательно слушал всех выступавших, глядя на них холодными зелеными глазами, и молчал. Странник даже не подумал выдвинуть свою кандидатуру на пост Исполреша — ему это было попросту не нужно. Рудольф Сикорски делал свое дело — помогал новорожденной республике сделать первые робкие шаги, а заодно не заболеть чем-нибудь трудноизлечимым — например, синдромом «охоты на ведьм», сопровождаемым как обычно кровью.
* * *
— Я думал, все будет по-другому, — Максим с отвращением отодвинул на край стола груду бумаг (глаза б мои на них не глядели!). — Сплошная болтовня, мнения-прения, а дела — настоящего дела — не видно.
— А чего ты, собственно, ожидал, если отбросить фантастические гипотезы о толпах угнетенных, радостно рвущих цепи в восторге прозрения? — осведомился Рудольф. — Люди — это материя тонкая, они изменяются медленно, шаг за шагом, и слишком часто бывает так, что на один шаг вперед приходится два шага назад. Ты надеялся сделать саракшиан настоящими людьми вот так сразу, одним махом?
— Я надеялся на выродков. Да, они разномастные, но ведь они все были противниками режима! Башен больше нет, их уже не мучает боль, их не преследуют, на них не охотятся, как на загнанных зверей, почему же тогда они ведут себя так пассивно?
— Если бы дело было только в башнях как таковых, тебе, как разрушителю Центра, можно было бы поставить золотой памятник в натуральную величину на главной площади столицы. А насчет выродков… Ты никогда не задавал себе простой такой вопрос: а почему выродки за столько лет не были истреблены все до единого? При их уязвимости к излучению и полном бессилии под лучевым ударом технически это вполне осуществимо. Они никуда не могут спрятаться, им некуда бежать, и защиты от излучения не существует. Одна облава, вторая, пятая, десятая, и все — нет больше выродков, они отсеяны, отправлены в лагеря, расстреляны. А дальше — процедура проверки реакции на излучение делается обязательной, и ни один новорожденный выродок даже не выползет из колыбели.
— Но ведь сами Неизвестные Отцы тоже были выродками, — возразил Максим, — им, как и любым смертным существам, нужна смена.
— Верно. Но подконтрольные дети элиты, которых заранее готовят к их будущей роли, не представляют собой угрозы режиму — ведь это их режим, они плоть от его плоти, и они пользуются всеми мыслимыми благами, предоставляемыми им этим режимом. А как быть с выродками-аутсайдерами?
Максим молчал.
— Я объясню. Среди выродков нет противников режима, точнее, они есть, но число их ничтожно — Тик Феску, Генерал, Аллу Зеф, покойный Гэл Кетшеф. Сама по себе особенность организма обитателя Саракша, делающая его болезненно восприимчивым к психотронному излучению, отнюдь не делает из него убежденного противника диктаторского режима и борца с диктатурой. И большинство выродков, в том числе и среди подпольщиков, все эти годы спали и видели, как бы им попасть в ряды элиты, раз уж они от рождения обладают способностью критически мыслить и не теряют эту способность, когда все остальные млеют от наведенного экстаза. Больно? Ну что ж, за право властвовать приходится платить. А вот когда больно, а власти нет, это уже нестерпимо. И все-таки они терпели, надеясь на лучшее.
Легальные выродки, вспомнил Максим, да, были ведь и такие. Тогда, во время моей первой и последней операции в рядах Легиона, вместе с группой Кетшефа мы взяли одного домовладельца, как бишь его, Рене Ноладу. Или Ноле Ренаду? Не помню имя, но помню, что он был выродком. И еще там был какой-то выродок-уголовник, которого потом забрал к себе человек в штатском. Да, не все выродки были подпольщиками…
— Но они не просто терпели, — продолжал Сикорски, — они еще и всячески старались выбиться наверх. И они продавали и предавали — легко плыть по течению. Выродки-аутсайдеры — это резерв выродков-властителей, из которого отбирались наиболее мерзкие экземпляры, как нельзя лучше подходившие для пополнения так называемой элиты. А кроме того, выродков держали специально, в качестве громоотвода. Несмотря на правильные речи с трибун, несмотря на радио, телевидение, газеты, рекламу, несмотря даже на излучение башен, копилось и копилось в людях раздражение и требовало выхода — реальность не заменить миражами, и никакие башни не убедят голодного в том, что он сыт. И тут как нельзя кстати — выродки. Вот они, враги, вот они, во всем виноватые, ату их! Голодной и обманутой толпе бросали кусочек мяса, и люди немного успокаивались — до следующего раза. Вот по этим причинам выродки и жили, а кое-кто из них жил очень даже неплохо. И если бы выродков не было, их непременно бы придумали.
