— Гм. Вякает — это хорошо. Что регионы?
— Говорят, мол, суверенитету хотим!
— А что это такое?
— Никто не знает!
— Гм. Я тоже не знаю. Ну знаете что: если хотят, скажите, что мы дадим. Столько дадим, сколько они унесут. Изберемся — разберемся.
— Есть, вашество! Но есть еще одна, как бы сказать, неохваченная категория: доблестные защитники Отечества! То есть… сапоги!
— Гм. Чего же им надобно? Ну пообещайте ваксы…
— Никак нет, вашество! В них за последнее время чрезвычайно возросла гордость, потому что они давно уже самостоятельно, без помощи людей защищают Отечество. Надо бы с одним сапогом… на выборы пойти!
— Гм. И есть на примете?
— Есть! Боевой, заслуженный, летающий!
— Но он хоть левый или правый?
— Да какая разница, вашество! Вы разве не знаете, что они у нас давно обоюдные?
Это была правда: в той стране давно уже показалось обременительным шить левые и правые сапоги, потому что шились они по разным выкройкам, а это вдвое больше работы. Поэтому теперь там все сапоги шили по одному усредненному образцу, а выдавая их немногочисленным солдатикам, просто, обмакивая спичку в хлорку, писали на одном «л», а на другом «п». Для порядку, и не дай Бог перепутать. Так сапоги лишились политических убеждений, зато сильно упростились в изготовлении.
— Ну ладно, — хмуро согласился царек. — Несите вашего… кирзового орла.
— Да он уж давно тут ждет!
Дверь распахнулась, и в штаб гордо промаршировал немного уже поношенный, но в целом вполне бодрый сапог в генеральском звании со всеми необходимыми навыками: умел топнуть, пнуть, тянуть носочек, щелкнуть каблуком и при случае даже сплясать русскую. Царек примерил его, и сапог оказался совершенно по ноге _ вечная, впрочем, генеральская черта в тех краях; царек притопнул, прихлопнул, огладил голенище — черт, и впрямь удобная вещь!
— Но надо ему фамилию подыскать, — произнес он задумчиво. — Нельзя же идти на выборы в паре с безымянным вице-президентом. Как же его назвать? Ножной? Но это как-то неприлично… Руцкой!
В результате он пошел на выборы в одном лапте (для аграриев) и в одном сапоге — и стал президентом в первом туре.
Ну, дорвавшись до власти, он очень быстро показал стране, кто тут новый хозяин: для начала пнул сапогом предыдущего лидера (он-то, собственно, все свободы и ввел, на свою голову), потом потопал на ближайшее окружение и перетасовал его на всякий случай, потом поставил во главу всей местной экономики чрезвычайно начитанного корректора из журнала «Коммунист», а газету «Правда» переименовал в «Неправду», после чего почил на лаврах. Меж тем регионы вскоре растащили весь суверенитет, так что у доминиона его практически не осталось, — и в стране воцарились распад, хаос и уныние. Мстительные сотрудники газеты «Неправда» и оттесненные от корыта руководители создали заговор с целью свергнуть нового царька, а на его место посадить кого другого.
— Но кого?! — стенали неправдисты, не находя вокруг себя и уж тем более среди себя достойного лидера.
— Вообще-то я готов, — скромно потупившись, заметил председатель местного парламента.
— Ты?! Да ты… Да у тебя фамилия знаешь какая!
— Ну и что, подумаешь, фамилия! Зато умище, умище…
— Да ты сам свое название вслух выговорить не можешь!
— Отчего же, очень могу: Руслан-Имран-Хасбулат-Абдул-Об стул-Табурет!
— Ааа, — безнадежно махнули рукой неправдисты. — Сиди уж, серый кардинал. Нам местного надо!
Тут-то их воспаленный, затуманенный мщением взгляд упал на сапог.
— Братцы, сапог! — воскликнул самый хитрый из неправдистов. — Ей-богу, сапог!
— Так он же на нем…
— Ну и что? Сейчас на нем, а будет на нас! Он же нелевый, не правый — нового образца… Гляди, наблистили как, — сияет что твой двугривенный! Ну-ка, тащи его!
И, подкравшись к царьку, почивавшему на лаврах, неправдисты вместе с дружественной им частью депутатов подхватили сапог за каблук и общими усилиями — хэк! хэ-э-эк! — стянули его с царственной ноги. И стал сапог служить делу патриотизма, как прежде служил делу демократии. Натянул его на басурманскую свою ногу Абдул-Об-стул-Табурет и стал им топать перед собранием:
— Вот так раздавлю я неверных! Вот так покажу я узурпатору!
— И жидов! — кричала оппозиция.
— И жидов, конечно, жидов! Чпок, чпок — всех перечпокаю!
— И телевидение!
— А конечно, телевидение! Наденем наш сапог на Останкинскую телебашню, чтоб не показывала чего не след!
— Господин вашество! — хором запричитали помощники. — Пробудитесь, отец родной! Вы слышите: грохо чут сапоги!
— А, где, что! — встрепенулся царек. — № мой это… ну этот-то, правая нога моя!
— Его стащили, вашество! — выли перепуганные помощники. — Позорно стащили!
— В одном лапте, полубосой и заспанный, отправился царек стыдить свою обувь:
— Ай-яй-яй, а еще боевой сапог! Ты же мне присягал!
— Никак нет, — отвечал сапог, у которого прорезался дар речи. — Я присягал Отечеству.
— Так я и есть твое Отечество, дурной твой каблук!
— Никак нет, мое Отечество есть тот, на которого я надет.
— Тьфу ты, черт, — почесался царек. — Так я ж тебя на кол надену, кирзовая душонка.
Царек был крут и с оппонентами разбирался живехонько: не прошло и часу, как патриотической оппозиции, засевшей в парламенте, отключили свет, газ, воду и электричество, а также забили канализацию: ни тебе чайку поставить, ни, извиняюсь, наоборот. А это последнее очень скоро понадобилось патриотической оппозиции, потому что к парламенту пришли танки и начали предупреждающе рычать. У Абдул-Об стул-Табурета вспотели ноги, и сапог очень быстро это почувствовал.
— Батюшки! — заорал он. — Я все понял! Я его знаю, не один год он меня на себе таскал! ОН НАШЕЛ СЕБЕ ДРУГОЙ САПОГ!
Сообразить это было нетрудно — топот нового сапога по кличке Грач, прозванного так за свою черноту и беспросветность, уже вовсю раздавался по кремлевской брусчатке.
— Пли! — кричал Грач, почувствовав, что от того, как он будет сейчас плить, зависит то, сколько ему будет можно в ближайшие годы. — Топчи! Рррви!
— Братцы! — закричал сапог, выбегая на крышу пар ламента и размахивая голенищем. — Братцы, летите сю да, боевая авиация! Прихватите побольше женщин и детей — пускай они нас прикроют своими телами!
Но в ответ на все его призывы только залп грохнул из танка, и патриотическая оппозиция в панике залегла на полы. Часть неправдистов уходила через коллекторы, другая выходила с поднятыми руками. Сапога схватили на крыше, повязали и отвезли в Лефортово, где он стал размышлять о присяге и понял наконец, что поступил неправильно.
