Несомненно, конверт был очень старый — он весь пожелтел от времени. На отогнутом уголке Мэй заметила марку и штемпель. Чернила выцвели, но все же девочка сумела разобрать дату: 11 июня 1951 года.
— Надеюсь, особых тайн у них не было, — с любопытством улыбнулась Мэй.
Солнечный свет пробрался через дыру в стене и упал на лицо девочки, разделив его на две половинки. На обратной стороне конверта, где клапан заканчивался острым кончиком, стояла выцветшая печать: дерево, окруженное снежинками. Приглядевшись, Мэй заметила в кроне лицо старой дамы. Девочка долго изучала его, и чем дольше смотрела, тем сильнее щекотало у нее под ложечкой. Это был самый красивый рисунок на свете, и все-таки он ей чем-то не нравился. Мэй задумалась — и тут поняла почему. Нельзя было угадать, какая она, эта дама. Добрая старушка, которая приглашает к себе, на дерево, или злая старуха, которая только и ждет, чтобы выпрыгнуть из листвы, словно… тигр.
Мэй вздохнула, перевернула письмо и вытерла с него пыль и плесень, чтобы взглянуть, кому его прислали. Девочка моргнула раз, другой. Трижды перечитала адрес. Глаза у нее стали большими, как плошки.
На конверте синими чернилами чей-то петлистый почерк вывел:
Западная Виргиния,
Болотные Дебри,
усадьба Седые Мхи,
Мисс Мэй Эллен Берд.
— Миэй?
Мэй вздрогнула и стрельнула глазами в Пессимиста, который неслышно подобрался к ней.
— Тише, киса!
Она рассеянно потрепала кота по макушке и вернулась к письму. Девочка посмотрела на печать, снова перечитала адрес. Ее адрес. Она чувствовала себя так, будто внутри у нее засиял светлячок. Мэй встала, огляделась и снова села.
Письмо написали какой-то другой Мэй Берд.
И все же это был ее собственный адрес.
Покусывая ноготь, она глубоко задумалась.
Наверняка они перепутали дату. Тысяча девятьсот пятьдесят первый. Да тогда ее мама еще не родилась!
Но если дата была неправильной и письмо прислали недавно, как тогда оно оказалось под грудой кирпичей?
Мэй вертела письмо в руках, не веря своим глазам.
— Ну, киса? — прошептала она. — Что же нам теперь делать?
Мэй закусила губу, сунула в рот мизинец. Она потянулась открыть письмо, передумала, снова решилась. И быстро вскрыла конверт.
Внутри, как и положено старому письму, лежал пожелтевший листок, покрытый голубыми разводами в тех местах, где бумага когда-то намокла и чернила потекли. Мэй осторожно вытащила и развернула лист, опасаясь, как бы он не рассыпался.
Дорогая Мэй Берд.
Хозяйка Северной фермы на всякий случай попросила нас отправить Вам карту Озера Болотных Дебрей. Она считает, что найти его без нашей помощи Вам будет нелегко, а ведь отправиться к нам Вы должны незамедлительно. Мы просим прощения за те опасности, которые встретятся на Вашем пути, и с нетерпением ждем Вас, так как отчаянно нуждаемся в помощи. Хозяйка присоединяется ко мне и желает Вам удачи.
С наилучшими пожеланиями, мисс X. Кари Кагаки, транспортное агентство «Последний путь».
Мэй облегченно вздохнула. Все ясно. Она не слышала ни о какой Кари Кагаки или Северной ферме. Они ошиблись. Девочка прислонилась к стене, чувствуя себя как миска, полная желе. Потом посмотрела на конверт и печать. Под ложечкой снова защекотало.
Пальцы Мэй сами потянулись к карте. Девочка глянула на нее краем глаза, притворяясь, будто и не смотрит совсем. Некоторые места она узнала сразу. Вот главная площадь, вот — внутри у нее все похолодело — Седые Мхи, а за ними — лес. На карте был даже темный мазок, обозначавший огромные заросли колючих кустарников, Бесконечные Дебри. Мэй называла их так, потому что ни разу не смогла перейти. Дебри заполонили всю восточную часть леса.
За ними лежало озеро.
Оно казалось таким же невероятным, как и письмо. В Болотных Дебрях не осталось озер. Тут не нашлось бы даже лужицы. Мэй всегда считала, что белки и бурундуки бегают пить в соседний город. Если озеро и было тут в 1951 году, то сейчас оно высохло.
Мэй скомкала письмо и бросила на пол. Правда, тут же быстренько наклонилась и подняла его. Покраснев, девочка расправила мятый листок, сложила его и сунула в рюкзак. Пессимист задумчиво наблюдал за ней.
— Не хочу мусорить, — объяснила Мэй, понимая, что ни за что на свете не пойдет искать это озеро.
Но кот, похоже, ей не поверил. Девочка вздохнула.
— Честное слово.
На самом деле Мэй никто еще не говорил, что нуждается в ней.
— Мяу, — только и ответил тот, кому она была нужнее всего на свете.
Если бы под рукой у девочки оказался кошачий словарь, она узнала бы, что это «мяу» можно приблизительно перевести как «любопытство сгубило кошку».
Мэй села на велосипед, Пессимист забрался в рюкзак, и они отправились домой.
Глава третья По ту сторону Дебрей
На следующее утро Мэй надела свою любимую черную маечку и черный джинсовый комбинезон и вышла на парадное крыльцо. С тарелкой овсянки и стаканом апельсинового сока в руках она уселась в глубокое кресло-качалку. Следом, через дыру в сетчатой двери, на крыльцо выскользнул Пессимист и уселся у ног девочки.
Мэй зевнула так широко, что ее рот стал похож на пещеру. Прошлой ночью мама разбудила девочку, чтобы посмотреть на звездопад. Они лежали на заднем крыльце, постелив на пол спальный мешок, и соревновались, кто насчитает больше ярких, стремительных метеорчиков.
Все начиналось хорошо, но вскоре Мэй стала покушаться на мамины звездочки, а мама — на ее. Потом они начали толкаться, чтобы отвлечь друг друга.
— Ты меня не любишь! Тебе лишь бы выиграть! — хохоча, крикнула Мэй.
Миссис Берд рассмеялась.
— Неправда. Ты для меня дороже всех метеоров. И даже большинства комет.
— Ой-ой-ой! — Девочка закатила глаза.
Они не спали до поздней ночи.
Наутро Мэй ползала как сонная муха, но ложиться в постель не хотела. Это был один из тех дней, когда мир обещает так много! Стрекозы гудели, солнце пригревало деревянное крыльцо, и доски пахли лесом. Определенно, это был Особенный День.
Мэй нащупала в кармане карту. Хотелось думать, что она сама туда запрыгнула, но девочка знала, что это не так.
Она торопливо доела кашу и выпила сок. Если уж ей предстоял Особенный День, нужно было побыстрее выяснить, в чем его особенность.
Подул ветерок. Пессимист подставил ему брюшко и вытянулся, как длиннющая резиновая лента. Он запрыгнул девочке на колени, лизнул ей подбородок и уперся лапкой в грудь, словно хотел удержать на месте.
— Фу!
