В детстве принимаешь мир таким, какой он есть. И даже не задумываешься, почему в твоей жизни присутствуют именно эти люди, а не какие-нибудь другие.
Просто выходишь на улицу, а там тебя ждет твоя компания. И какие-нибудь проблемы и разногласия, которые были вчера, благополучно забыты, потому что сегодня опять случится много нового и интересного.
С детства нас с Маркусом дразнили женихом и невестой, и к подростковому возрасту мы уже воспринимали это так же естественно, как овсяную кашу на завтрак. Знаешь, что это не очень вкусно, но понимаешь, что будет так, а не иначе.
И потому, когда мы выросли, наше будущее для окружающих было уже вопросом решенным. Да и нам самим казалось, что мы являем друг для друга судьбу, счастье и любовь.
Поэтому обжигающей любви юности у меня не было, возле меня все время крутился Маркус. А когда с человеком общаешься такое количество лет, трудно заметить, как, оказывается, мы духовно далеки друг от друга.
И только когда мой внутренний мир приобрел для меня какие-то более-менее ясные очертания, я стала потихоньку осознавать, что мы с Маркусом совершенно разные люди. Мы с ним никогда не держали одной точки зрения ни на один предмет, событие или явление.
— Нет одинаковых людей, — объясняла мне бабушка Аманда, — мы с твоим дедушкой Фредериком тоже никогда не держали одну точку зрения ни на один предмет, событие или явление.
— О да, споры были такие, что пыль столбом по всему дому стояла, — говорила тетя Бетси.
— Я бы так не сказала, — качала головой бабушка Аманда, — Так вот, о чем это я, — продолжала она, — на том и стоит наш мир: как нет идеальной книги или совершенного фильма, везде есть какой-то изъян, с которым кто-то будет не согласен, так и не бывает людей, точки зрения которых идеально совпадали бы.
— Я не об этом, — говорила я, — я пока не совсем понимаю, но мне кажется, что мир гораздо больше и притягательнее того маленького мирка, который мы с Маркусом для себя создали.
— Бетси, о чем это она? — расстраивалась бабушка Аманда.
— Она о том, что ей кажется, что Маркус — не ее человек.
— А кто ее человек?
— Ей кажется, что она его еще не встретила.
— Где же она его встретит, если кругом один Маркус?
— Ну вот пусть поступит в университет, там и встретит.
— Но мы же не знаем тех, кого она там встретит, а вдруг у них что-то плохое на уме?
— А вдруг ей мало того, что на уме у Маркуса?
— Так создайте себе мир побольше, — обращалась ко мне бабушка Аманда.
— С Маркусом этого не получится.
— Каждый человек сам творец своего счастья, — настаивала бабушка Аманда.
— Боюсь, что Маркус — это не мое счастье.
— То есть ты хочешь сказать, что он — прошедший этап?
— Ну почему же прошедший? Мы все к нему привыкли, пусть крутится неподалеку. Он уже — как наши ступеньки и перила на веранде. Такой же близкий, но от этого ни холодно ни жарко.
— Бетси, ты слышишь, что она опять выдумала? Маркус — это перила на веранде!
Словом, мне трудно было им что-то объяснить. Они не слышали меня и не хотели слышать, не понимали и не хотели понять.
Они не понимали, зачем нужно менять то, что годами слажено, отработано и худо-бедно действует. Вот есть молодой человек, который неплох собой, не слишком глуп, почти не зануден, по-своему ласков и приветлив.
Но я знала, что он никогда не совершит поступок, который выбьет землю у меня из-под ног. И я никогда не захочу проговорить с ним от рассвета до заката о какой-нибудь ерунде.
Не скажу, что он был уже прошедшим этапом, нет. Пусть мы дружим семьями, иногда они приходят к нам на обед или приглашают нас к себе на барбекю.
Но это не тот человек, перед которым я хотела бы встать на колени и сказать, что не могу заснуть без мысли о нем и не могу дождаться нового дня, чтобы вновь его увидеть.
Он уже ничем не мог удивить меня. А я его ничем удивлять и не хотела.
Ванессу я тоже знала с детства, но мы с ней никогда не были зависимы друг от друга, всегда ценили чужое мнение и не угнетали свободу друг друга. А если Ванесса иногда хотела за мной повторять, то это был только ее личный и моральный выбор.
Мы с Ванессой собрались стать журналистами. Мы ведь с ней мудры не по годам и понимаем, что только в этой профессии наши бурные фантазии смогут развернуться всласть.
Долгие годы, начиная с моего раннего детства, мои хлопотливые бабушка Аманда и тетя Бетси вели кропотливую работу, стараясь направить мои затаенные способности и мечты в правильное русло.
Они записывали меня во всевозможные кружки и тревожно присматривались к моим способностям и достижениям.
— Быть может, ты хочешь стать актрисой? — спрашивала меня тетя Бетси.
— Вряд ли, — отвечала ей бабушка Аманда, — вспомни, как она играла третьего волхва в прошлом году в рождественском спектакле. Ни экспрессии, ни эмоций.
— Какие эмоции, она же шла во втором ряду, зачем ей было напрягаться? — отвечала тетя Бетси.
— Да хоть в четвертом! Актрису ничто не должно смущать! Она должна и во сне вживаться в роль!
— Ничего подобного. Без камер все актрисы — нормальные люди.
— Актриса всегда должна представлять себя под камерами!
— Все-таки надо было отдать ее в балет, — меняла тему тетя Бетси.
— Да ее в три балетные школы не приняли. Ты же видела, как она ставила ноги!
— Надо было подольше с ней заниматься, человека разумного всему можно научить.
— Я сама не хотела, — напоминала я, — и специально ноги не так ставила, я вам уже сто раз признавалась.
— Напомни, напомни мне о моем склерозе, — вздыхала бабушка Аманда.
— А вокалом, как она занималась вокалом! — вспоминала тетя Бетси.
— Лучше не напоминай! — говорила бабушка Аманда.
— А вспомни, как она хотела быть криминалистом! Весь дом был усыпан этим железным порошком.
— Может, ты все еще хочешь быть археологом, как твоя трудолюбивая мать? — подозрительно спрашивала бабушка Аманда.
— Нет, — говорила я, — уже не хочу.
— Конечно, не хочет, — говорила тетя Бетси, — после того как они с Ванессой перекопали весь пляж и взялись за ближайшие частные участки, а соседи написали заявления в полицию, ее страсть немного поутихла.
— Нет, — отвечала я, — моя страсть утихла навсегда. Я дошла до сути этой профессии, постигла все тайны и пресытилась.
Бабушка Аманда качала головой.
— А ведь ты очень мило играла на гобое, — начинала она сызнова.
— Бабушка, давай не будем об этом.
