— Джилли, давай быстрее. Мне тоже надо!
— Так заходи, не заперто.
Он открывает дверь и входит, спасаясь от мерзкого ветра, который захлопывает за ним дверь невидимой ладонью. Джилли сверкает улыбкой ему навстречу, да не только улыбкой: вытираясь темно-малиновым с золотом пляжным полотенцем, усыпанным изображениями футбольных шлемов размером с кулак, она сверкает из-под ткани бронзой и слоновой костью кожи. Но ничего такого, чего Джек раньше не видел: жилистое тело Джилли ему знакомо почти как собственное. Это не значит, что он не осознает различий или что они его не интересуют, особенно сейчас, когда половое созревание начинает лепить тело, как скульптор, работающий изнутри. Но это же не какая-то там девчонка, это Джилли. Его сестра-близнец, с которой у него общие мысли, ощущения… даже, кажется иногда, и кожа. Между ними нет секретов, и нет нужды соблюдать условности.
Футболка и джинсы Джилли свисают с деревянной жерди душа, капают на блестящие мокрые доски пола. Чистое полотенце висит на крюке у нее за спиной, защищенное от брызг душа, который она не выключила, тонкой фанеркой, разделяющей кабинку пополам. Паукам углы кажутся уютными, и их оттуда не выжить; разорванную днем паутину они восстанавливают за ночь, как Пенелопа. И никого это не волнует, кроме матери, а Пегги в этом месяце в доме не будет.
— Па злится, — говорит Джек, пытаясь не замечать укол боли в левой руке, и снимает футболку, выворачивая ее при этом изнанкой внутрь, I♥NY.
Потом он становится под бьющую, жалящую горячую струю, и на миг это ощущение напоминает, как песчинки скребли кожу.
— Па-а-думаешь, — пожимает плечами Джилли, закатывая глаза к небу. — Ну, запрет нас опять.
Пляжный дом Билл и Пегги делят между собой. По условиям развода здесь неделю живет он, неделю она. Но поскольку они оба должны зарабатывать себе на жизнь — Пегги помощником адвоката, а Билл политическим репортером в «Вашингтон стар» и ведущим «Внутри Пояса» (остром местном телевизионном ток-шоу), — то они в лучшем случае приезжают на уикэнды, если не считать отпусков. В основном в летнее время они дом сдают, но дядя Джимми в августе берет отпуск на своей работе («если ее можно так назвать», — говорит Билл) гейм-дизайнера в Нью-Йорке и поселяется здесь in loco parentis[2](«вот именно, что loco», — провозглашает Билл) для Джека, Джилли и Эллен. Билл и Пегги заезжают по очереди (если заезжают) через выходные в течение месяца, иногда в одиночку, иногда с другом или любовницей. За четыре года после развода никто из них серьезных отношений не завел, тем более не вступил в брак, поэтому Эллен все еще надеется на примирение, но Джек слишком хорошо помнит напряженное мрачное молчание и визгливые перебранки, чтобы лелеять надежду на лучшее будущее.
Соглашение с дядей Джимми, как всякое другое соглашение, вызвало к жизни свой набор невысказанных правил и подразумеваемых пунктов, один из которых состоит в том, что наказание, наложенное Биллом или Пегги, исчезает вместе с ними. Роль тюремщика своих племянников дядя Джимми не выполняет. В девяноста девяти процентах случаев он на их стороне. Человек двадцати шести лет, живущий сочинением игр, по возрасту и чувствам ближе к детям, чем к своему сводному брату и его бывшей жене, он может сойти за классного старшего брата Эллен. Но эта неофициальная политика амнистий должна остаться их маленькой тайной. Если бы Билл и Пегги узнали, что делается — и что не делается — в их отсутствие… В общем, береженного бог бережет. Вот это тот пункт, где Джек, Джилли и Эллен друг с другом согласны. Пожалуй, единственный.
— Ух ты, посмотри, сколько песка! — восхищается Джек, вылезая из шортов — другой одежды на нем уже нет. — Странно как-то, что в океане такая чертова туча песка.
Выворачивая карманы, он высыпает кучки песка на дощатый пол, и душ все смывает.
На Джилли это впечатления не производит:
— Ха, странно, если бы его не было. Что такое океан, если не куча песка, а сверху — тонны воды? — И она начинает петь голосом, напоминающим скрип несмазанной двери: — «The ocean is а desert with its life underground and the perfect disguise aboooove…»[3]
Джек слишком занят смыванием песчаных пирамид в море, чтобы прислушиваться. Обсидиановые храмы размером с горы громоздятся перед его мысленным взором, и контуры их размыты мерцающим фосфоресцирующим светом. Он видел где-то такую картинку, в каком-то комиксе, в опытном образце игры дяди Джимми, а может, в кино, или во сне. Ощущения расплываются, и он протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться.
— Эй! — Возглас Джилли выхватывает его из забытья. Она стоит перед ним в душе, голая, поддерживая его, не давая упасть. — Что с тобой?
Он не может найти слов. В голове шумит, как шумит призрак моря в пустой раковине.
— Черт, а ну-ка давай ты сядешь. Давай.
Она выводит его из душа, за загородку, на узкую скамейку за кабинкой.
— Джек, а ну-ка скажи чего-нибудь. Ты меня пугаешь!
Он встряхивает головой, пока она ведет его к скамье. Прикосновение к заднице твердого дерева успокаивает — как обещание, что мир не даст ему упасть. Он сутулится, ставит локти на колени, лоб упирает в ладони и медленно, глубоко дышит.
— Джек? Джилли? — гремит сверху голос Билла, и они оба вздрагивают. — Вы чего там делаете?
— Ничего, — отвечает Джилли.
— Вы что, подрались?
— Нет!
— Это хорошо, что нет. Вы мне здесь нужны. Оба, и живо!
— Уже идем! — Она приседает перед Джеком и шепчет: — Джек?
— Ничего, все в порядке, — с трудом говорит он, все еще не открывая глаз, не поднимая головы. Шипение в ушах стало тише, головокружение ослабло. А пульсирующая боль в руке теперь как ритм прибоя на далеком берегу. — Мне только посидеть минутку надо.
Она разжимает пальцы, выпускает его.
— Боже мой, ты едва не отрубился. Что с тобой такое? Заболел, что ли?
— Не знаю.
— Может, это у тебя сотрясение или что-то вроде? Ты головой о дно не стукнулся, когда тебя с ног сбило? Может, тебе к доктору стоит…
— Нет. Ты никому не говори, Джилли. Все в порядке.
— Мне-то ты лапшу на уши не вешай, Джек Дун! Забыл, с кем разговариваешь? Я же тоже это почувствовала. Хоть немного.
Он поднимает глаза:
— Что ты почувствовала?
Синие глаза на лице, настолько скрытом в тени и от этого кажущимся каким-то старым — несколько мгновений он видит глядящее на него юное лицо Джилли, а на это лицо наложена прозрачная маска, как при двойной экспозиции кадра: нечеткая, не наведенная на резкость.
