— Могу только попробовать представить.
— Попробуйте! Все равно не получится, пока на себе не испытаете! Вот именно так мы с Геной и работали — до изнеможения, до сверхусталости. Я все время давала уроки музыки. Гена — в клинике.
У него был безупречный немецкий, квалификация вне всяких сомнений, даже малейших… И вот, когда он уже почти достиг того, о чем мечтал… Когда уже занял в клинике настоящую должность и стал высокооплачиваемым — даже по здешним меркам! — специалистом…. Когда мы подумали — все, наконец-то мы выбрались из дерьма! Вот тогда-то все это и случилось.
— Что именно, Инна?
— По-моему, все началось с того, что его посетила эта женщина.
— Какая женщина, Инна?
— Понятия не имею!
— Ничего себе информация!
— Я, разумеется, тоже попыталась это выяснить.
«Кто это?» — спросила я Геннадия в тот день. Вполне естественный вопрос, когда видишь незнакомую женщину, выходящую из твоего дома, не так ли?
— Согласна.
— Но Гена только улыбнулся… Знаете, натянуто так… Словно хотел успокоить: ну, не волнуйся, мол.
— Неужели ничего не сказал?
— Сказал только: «Гостья из прошлого. Не о чем тревожиться. Мы ее больше не увидим».
К вечеру он почувствовал себя плохо.
Он умирал три дня. Первый еще был в сознании, но говорил уже с трудом. Обратите внимание, он почти сразу же, как заболел, отдал необходимые распоряжения насчет своих похорон. Чтобы я перевезла его на родину. Словно определенно знал, что не выздоровеет! Я тогда почему-то сразу подумала, что это как-то связано с тем давешним визитом.
— А… — Аня замялась. — С мужем об этой женщине вам еще удалось поговорить?
— Да. Ведь все-таки его смерть произошла… В общем, это случилось не мгновенно. Помню, я все выспрашивала его, повторяя как заведенная, в нервном шоке: «Она тебя отравила? Отравила?»
— И что же? Ваш муж что-нибудь ответил на это?
— Да. Он сказал мне: «Исключено. Я ни на секунду, пока она была в доме, не упускал ее из поля зрения…»
— Именно так и сказал?
— Да.
— И вы все равно думаете, что она его отравила?
— Да нет… Не думаю. Как бы она могла это сделать? Насколько я поняла, ее визит был очень кратким. Они не пили и не ели. Судя по всему, муж не предложил ей даже выпить. Не могла она его отравить! Ума не приложу, что случилось! Что она с ним сделала? Но что она с ним что-то сделала — в этом я уверена на сто процентов.
Пока Аня и Гец разговаривали, машина между тем съехала с автобана и покатила среди желтеющих полей, по столь же идеально ровной, без изъянов, как и автобан, проселочной дороге.
— Так что же все-таки с вашим первым предположением — насчет отравления? Его кто-нибудь проверял?
— Знаете, здесь полиция работает крайне тщательно… И вообще — знает свое дело. Не было зафиксировано никаких признаков отравления.
Но его болезнь! Аня, голубушка, это выглядело как библейское наказание… Температура, озноб, лихорадка…. На третий день отказали почки…
«Что она сделала с тобой?» — кричала я.
«Я не знаю, — сказал он. — Если только…»
Инна замолчала.
— Если только — что? — спросила Аня.
— Это были его последние слова, которые он смог произнести, пока был в сознании. Он не закончил фразы. Гене было всего сорок пять лет…
— Я сожалею, Инна…
— Диагноз — Микки!
— Да?.. Это удивительно.
— Еще бы! Мы ведь живем не в глухомани какой-нибудь, сами понимаете, а Микки — не заразный суслик… Это исключается. Линибург — стерильный город, а человек умирает.
— Непостижимо!
— В стерильной цивилизованной среде! Да, на ровном месте, ни с того ни с сего…
Инна остановила машину возле своего дома.
— Если не считать появления гостьи… — уточнила Светлова.
— Да…
— Вам удалось ее рассмотреть? — спросила Аня.
— В светлой.., почти белой куртке с капюшоном….
Довольно бесформенной… Словом, толком я ее и не видела… Только со спины, когда она уже вышла из наших дверей и уходила по улице… Вон туда…
И Инна Гец показала рукой вдоль тихой, нарядной, словно «пряничной», улицы Линибурга.
* * *
Аня раздвинула тяжелые шторы в домашнем кабинете врача Геннадия Геца и стала бродить по комнате, рассматривая книги, картины, бумаги на столе… Во всем здесь чувствовалась благоприобретенная немецкая точность и любовь к порядку, супераккуратность, что ли.
Светлова заглянула в темное нутро камина и поняла, почему Инна Петровна так настоятельно подчеркивала, что она ни разу со дня смерти мужа не разводила здесь огонь… Среди хлопьев пепла были различимы какие-то обгоревшие листки…
И Анна сделала все так, как советовал ей делать друг, капитан Дубовиков, обучивший ее когда-то из сострадания к юношескому дилетантизму нехитрым криминалистическим приемам.
Впрочем, особого искусства тут и не понадобилось. Конверт, который швырнули в камин, когда огонь уже, по всей видимости, погас, почти не обгорел.
Может быть, его бросили в пламя потом — вдогонку письму? Оно сгорело, а конверт не успел, не хватило огня…
Конверт был цел. Но пуст. И он был из Амстердама, помеченный датой — кануном смерти Геца.
Разумеется, Инна могла бы и сама извлечь его из камина. Но, очевидно, поначалу, когда на нее свалилось неожиданное горе и хлопоты о похоронах, ей было не до того.
А потом, отойдя от первого шока, она после долгих размышлений и сомнений все же решила заказать расследование.
Стало быть, все должно быть честь по чести… Как это обычно бывает: «Вы ничего не трогали на месте преступления?» — "Что вы, что вы! Мы в курсе…
Мы — ничего, все как было, так и осталось".
Кроме этого конверта и рассказа Инны Петровны о визите некоей странной дамы в белой куртке — больше ничего.
Дама в белом… Считай, женщина в белом! Просто Уилки Коллинз, да и только!
Так вот, кроме этого визита и конверта, собственно говоря, больше никаких зацепок.
Но конверт — с адресом. И, значит, есть куда двигаться. Возможно, адрес не имеет никакого отношения к смерти Геннадия Геца. А возможно…
В любом случае, не побывать в Амстердаме, имея шенгенскую визу, невозможно.
* * *
Аня вышла на ночную улицу Линибурга подышать.
