— Мужик, сигареты есть? — спросил у Степана артиллерист. — А то, блин, нас сорвали вчера ночью, я про сигареты забыл.
— Он не курит, — ответил за него Петюня.
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — осклабившись белозубо, выдал банальное двустишие Леха. — Может, из ваших у кого есть? Час-другой, и курить захочется до усрачки.
— Наших, бля, еще в городе растрясли, — сказал Петюня. — А что Лавтюх ваш?
— Старшина? С утра укатил куда-то. Говорят, должен что-то привезти, но пока его дождешься, волосы на жопе начнешь рвать.
— Как успехи?
— А кто его знает. Долбим пока помаленьку. Разведка засекла там чеченов. — Артиллерист кивнул на горы. — Говорят, много. Пока мы не окопались, «вертушки» по горам шарили.
— Завалили кого? — спросил Степан.
— Из наших, вроде, никого. Успели отойти.
Все трое помолчали. Тишину нарушил выстрел орудия неподалеку. Ствол, мягко спружинив, выплюнул очередной снаряд в направлении гор. Расчет, переждавший выстрел, закрыв уши, вновь засуетился у орудия.
— Эй, Рогожин, Петрищев! — окликнул их комвзвода. — Дуйте сюда! Отправляемся!
— Ну, покеда, отсос, — почти ласково попрощался Петюня с артиллеристом.
— Топай, мудила, — беззлобно отозвался со своих ящиков артиллерист.
Снова разбитая дорога, снова покачивающаяся под задницей броня, снова тревога в душе… Всегда так. Хотя нет. Сейчас легче. Легче оттого, что вся колонна возвращается домой. Не совсем, конечно, домой — в казармы, располагавшиеся в бывшей школе. Там еще стояли разломанные парты и школьные доски с меловыми следами формул и словосочетаний. Там намного безопаснее…
Степан приник к окуляру оптического прицела, вгляделся в близлежащую кромку леса. Изображение в окуляре дергалось. Было трудно на чем-то сосредоточить внимание. Но он что-то заметил. Что-то мелькнуло в «зеленке».
Странно екнуло сердце, холодок побежал по спине.
В этот момент какая-то сила приподняла Степана, рванула уши громом, ослепила вспышкой.
Через секунду он оказался в нескольких метрах от дымящего БМП. Вокруг строчили автоматы. Степан приподнялся и пошарил рукой, ища оружие. Странная легкость и покалывание в левой руке насторожила. Он взглянул на нее, но обнаружил… Вернее, не обнаружил ничего, кроме кровавого обрубка.
— Держись, Рог, держись… — ясно услышал он голос Петюни, подползавшего к нему.
— Кажется, у меня рука отвалилась, — совершенно глупо хохотнул Степан, представив себя этакой разваливающейся на части куклой. — И с ногой что-то… не пойму. Чё там такое, Петюня?
Но Петюня ничего не ответил. Он что-то резко вколол Степану, потом со знанием дела перетянул жгутом то, что осталось от руки.
В голове Степана помутилось, мысли затуманились, язык одеревенел.
— Вот… блин… козлы… — с трудом выговорил он, еще ничего не испытывая; только мысль о том, что его собственная рука лежит где-то отдельно от его собственного тела, странно забавляла. — Руку-то найди, Петюня… Может, пришьют… Как же я… член теперь… держать буду?
Петюня опять ничего не ответил. Судя по всему, он был чем-то страшно занят где-то у его ног. Степан ощущал, что он что-то трогает у самого паха.
— Ты, блин, чего… чего… там делаешь? — спросил Степан и окончательно потерял сознание.
3. Тишина
Тишина действительно бывает обманчива. Она полна туманных звуков и неясных теней.
Степан не понимал, куда его везли и что с ним вообще делали, но не сопротивлялся, интуитивно понимая, что так будет лучше. Люди вокруг него знали, что делали. Во всяком случае Степан надеялся, что знали.
Пребывая в полубессознательном из-за наркоза состоянии, он нашел в себе силы и открыл глаза. Первое, что увидел, — заплаканное лицо сестры. Оно, казалось, даже потемнело от той внутренней тяжести, которую сестра несла в себе.
— Ты чего… — разлепил он присохшие друг к другу губы и сделал попытку улыбнуться. — Я же… живой. Ты чего?
На глазах сестры появились слезы. Но она тоже силилась улыбнуться.
— Ничего, ничего, Степа…
— Рука… чешется, — он потянулся к пустому месту. — Рука…
Горькое открытие того, что руки нет, не потрясло его, а заставило заметить со свойственной ему ироничностью:
— Я и забыл… совсем, что руку посеял… там.
Тут же выяснилось, что «посеял» он не только левую руку, но и ногу. Тоже левую.
Сестра закрыла рот платком. Глаза, как переполненные соленые озера.
— Не плачь, — качнул он головой на подушке. — Лучше скажи, где я?
— В Кизляре. Я как только… смогла, сразу приехала. Она говорила что-то еще, но уставшее сознание Степана снова уплыло в тишину. Тишину, в которой он слышал звук своей гитарки, ощущал подрагивание струн, теплую гибкость лакированного дерева, на котором поселились странные красавицы с пышными прическами. Они смотрели на него из-под густо накрашенных ресниц и улыбались. От них веяло музыкой «АББА» и песней «Надежда»…
«Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни… довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось».
Он помнил о доме. Все время помнил. И удивлялся, что мать не приехала с сестрой. Хотя… Не такое уж у нее крепкое здоровье, чтобы таскаться по поездам. Да и миллионов она не накопила. Вот и послала Олю.
Все верно. Пусть так. Все равно скоро домой…
Так он думал в тишине госпиталей Буйнакска и Ростова. Но путь домой затягивался. Что-то не клеилось у людей в масках и белых халатах. Не позволяли они Степану надолго приходить в себя. Тревожили без конца страшные раны.
Наконец после особенно длительного провала он понял, что снова находится в другом месте. У соседей по палате узнал, что попал в госпиталь имени Бурденко, в Москву, и что скоро Новый год.
В самом выражении «Новый год» таилось что-то обнадеживающее, что-то светлое, радостное. Но радость доставалась с болью. Раны воспалились и начали гноиться. Степан все время проводил в болезненном забытьи. Он старался думать о сестре и о матери. Поведение сестры беспокоило его. Если он спрашивал о матери, Оля уходила от ответов или переводила разговор на другую тему. Вечная боль и наркотики обессилили его, мутили рассудок. А когда приходил в сознание, то не мог сосредоточиться.
Однажды вынырнув из забытья, он увидел Леночку. Она неловко улыбалась, держа в руке букетик цветов.
— Привет, — сказала она и не сделала ни малейшей попытки поцеловать его, даже не подошла ближе. — Ну, как ты тут?
— Сражаюсь, — ответил Степан.
Он помнил почти все Леночкины письма; приходившие строго раз в неделю. Письма эти были похожи друг на друга, словно писались все вместе под копирку. Официальные городские сплетни перемежались пространными рассуждениями о погоде и о какой-то Инке, которая все никак не могла разобраться со своим парнем. Потом шло уведомление, что в магазинах опять все подорожало, и в конце письма можно было наблюдать прощальный отпечаток накрашенных помадой губ.
