Придвинувшись ко мне вплотную, женщина обняла меня за шею и с блаженным видом, словно заклинание, прошептала:
От её смуглой кожи пахло морем. Волосы были украшены красным цветком. От этого огромного багряного цветка исходил терпкий сладковатый аромат, обволакивавший меня.
Я хотел было стряхнуть с себя её руки, но женщина не размыкала объятия.
— Воля божья! — повторяла она снова и снова, всё крепче прижимаясь ко мне пышной грудью. Наконец она повалила меня на циновку и оседлала сверху, сдавив тяжёлыми крепкими бёдрами. Кожа её была влажна, будто после дождя.
— Вот уж потешимся с тобой! — усмехнулась ночная гостья.
И тут я увидел в окне чёрта. Весь залит мертвенным лунным светом, он наблюдал за нами.
— Отаки! — позвал чёрт женщину тихим хриплым голосом. — Бог возрадуется!
Будто подбодрившись от этих слов, женщина принялась ещё более рьяно расстёгивать на мне рубашку, прижимаясь всем телом. Под тяжестью женского тела, пахнущего морем, одурманенный ароматом южных цветов, я уже не в силах был противиться и покорился.
Личина чёрта в окне исчезла, но весь я ещё был во власти пережитого ужаса. Между тем женщина со всем усердием, будто свершая священнодействие, всё продолжала мерно раскачиваться, сидя на мне верхом и погрузив в себя моё естество.
Всё это я вспоминал потом как дурной сон, но истинный кошмар начался спустя два дня после той ночи.
4
Жизнь на острове была однообразна и скучна. Сам не знаю почему, настроение у меня всё время было подавленное донельзя. Хоть я и понимал, что видел тогда в окне вовсе не чёрта, а маску чёрта, которую напялил кто-то из здешних парней, на душе от этого лучше не становилось.
Единственным утешением оставалась дивная природа, но я уже был сыт по горло этим солнечным жаром, от которого темнело в глазах и кружилась голова. Не так уж много я ходил по солнцепёку, но руки и шея успели обгореть, и кожу здорово щипало.
В тот день я наконец разлепил глаза где-то около полудня. Жгучие солнечные лучи играли белёсыми зайчиками на циновке у изголовья. День снова обещал быть жарким. Когда я встал и вышел в приёмный кабинет, там на столе меня ждал завтрак. Моя ночная гостья по имени Отаки ежедневно приносила мне завтрак, обед и ужин. Об этом позаботился староста.
На старинном с виду прямоугольном подносе из чёрного лакированного дерева стояло несколько тарелочек с угощеньем. Для такого бедного острова подобная еда была роскошью. Сюда ведь даже рис завозили с Большой земли, и в подливу со свининой употребляли не местный соус из саговой пальмы, а привозную выжимку из обыкновенных бобов. Меня этим блюдами потчевали, вероятно, чтобы приободрить и воодушевить, но у меня и аппетита почти не было.
Потыкав немного угощение, я отложил палочки, вышел из кабинета и пошёл вдоль берега моря. На песчаном берегу неподалёку от пирса женщины в косынках раскладывали вялиться на солнце только что выпотрошенную рыбу. Весь берег в небольшой бухточке был пропитан рыбным духом.
Женщины за работой размеренно и неторопливо напевали. Это была та самая песня, которую они пели в день моего прибытия на остров, когда тянули лодку на берег. Иногда эту мелодию доносило ветром и до моего медпункта. Коммивояжёр перевёл для меня слова, и звучали они, если верить ему, примерно так:
Эх, потянем всем на радость,
Чтоб у баб на шароварах шнурочки порвались!
Эх, потянем всем на радость,
Чтоб у мужиков их набедренные повязки порвались.
А как работу закончим,
Так потрахаемся всем на радость!
Эх, от души оттянемся!
Если бы я услышал эту песню в Токио, то, наверное, заинтересовался бы и даже увлёкся её примитивной грубой чувственностью. Во всяком случае, вряд ли она могла бы вогнать меня в депрессию. Однако тут, на этом острове, где мне наверняка предстояло её слушать ещё много-много раз, этот монотонный унылый напев страшно действовал на нервы. Для меня, жителя большого города, было в нём что-то неприятное.
Пройдя мимо работающих женщин, я вышел к маленькой бухточке, откуда виднелся коралловый риф. Там были привязаны две лодки-каноэ — красная и белая. В бухточке было безлюдно, и даже песня, которую пели женщины, сюда не долетала — может быть, потому что ветер дул в другом направлении. Над рифом метрах в двухстах от берега вскипали и перекатывались белые гребни. Гладь моря в бухточке была неподвижна, как зеркало. Из-за кораллового рифа веял лёгкий бриз, и, если постоять на месте, пот высыхал от этого дуновения. Я скинул майку и босиком зашёл в воду. Тут было здорово. В прозрачной воде стайками шныряли разноцветные тропические рыбы. Но здешний полицейский меня предупреждал, что не следует ни плавать, ни ходить босиком по воде у берега. В этих морях водились ядовитые рыбы, от укуса которых можно и умереть. Так что от всей красоты здешней природы мне было мало радости.
Я прикурил сигарету, но в тот же момент вновь почувствовал рвотный позыв. Бросив сигарету, я зажал рот руками — и в ладони хлынула вспененная рвотная жижа. Я промыл запачканные руки в морской воде. И почему только у меня продолжаются приступы тошноты?..
Морской болезни здесь быть не может. Возможно, оттого, что перегрелся на солнце. Здесь ведь сейчас разгар лета, самое пекло. Да к тому же ещё все эти переживания. Да и аппетита никакого нет наверняка по той же причине…
Намочив носовой платок в морской воде, я стал протирать опалённые солнцем лицо и руки, как вдруг кто-то громко позвал меня: «Доктор!» Обернувшись, я увидел, что ко мне со всех ног мчится местный участковый. С трудом переводя дух он выпалил:
— Доктор! Идёмте срочно, там пациенты в тяжёлом состоянии.
Я сразу же собрался, забыв о своей тошноте. Пусть этот остров мне и не нравится, но как врач я должен относится к своей работе серьёзно.
— А кто пациенты?
— Староста и ещё там эти, из рёкана.
— И что у них болит?
— Да понос у них и температура поднялась. Ну, тошнит и вообще не в себе…
— Наверное, пищевое отравление.
— Вы только поскорее приходите! — на прощанье промолвил полицейский и тотчас ретировался.
Я вернулся к себе в медпункт, запихнул в сумку медицинские инструменты и поспешил в гостиницу.
Больных оказалось трое: староста, хозяйка рёкана и молоденькая служанка, что у неё работала. Почему у старосты недуг вдруг начался именно в гостинице, я понять не мог, но, заметив хитрую ухмылку на физиономии участкового, сообразил, что старичок, должно быть, водит шашни с хозяйкой.
Симптомы у пациентов были почти одинаковые. Температура уже дошла до тридцати девяти. Вероятно, оттого староста жаловался, что у него ломит всё тело.
Поначалу я легкомысленно решил, что налицо обычное пищевое отравление. Тут, на острове, часто едят сырую рыбу, так что вполне могли отравиться рыбой. Однако, обнаружив на груди у хозяйки гостиницы красную сыпь, версию о пищевом отравлении я отбросил. На крапивную лихорадку эта крупная сыпь в виде красных шариков тоже была не похожа. К тому же было уж совсем невероятно, чтобы крапивница проявилась сразу у троих одинаковыми симптомами.
