Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Казалось бы, хорошо, что первый роман, первые отношения, все происходит… как бы это сказать… дома, среди своих. Таня не станет помехой в подготовке к олимпиаде, она знает, что именно сейчас решается его судьба. Кто может быть лучше, чем своя родная девочка, свой ребенок? Она никого не хотела: ни чужих Алену с Аришей, секретарских дочек, ни свою Таню, ни чужих, ни своих. Таня попалась ей под горячую руку, оказалась первой, первой любимой после мамы, но ей казалось, что не хочет именно Таню. Нет. Ни за что.
Не такой Фира была человек, чтобы тихо переживать, такие бурные эмоции оставить при себе. Фира реагировала на Левин с Таней роман как разлюбленная женщина. Недоумевала, заглядывала в глаза, обижалась, фыркала, хитрила… Неловко рассказывать, на какие опереточные хитрости она пускалась. Как-то раз Лева пришел домой, а Фира, услышав, как хлопнула входная дверь, разлила валерьянку. Запах валерьянки, на столе прибор для измерения давления, и весь этот театр для того, чтобы Лева спросил «мама, что с тобой?!», чтобы испугался, что может ее потерять, чтобы увидеть ужас в его глазах, понять — он еще ее любит… А как еще понять? Ведь сына не спросишь, как спрашивают охладевшего мужчину, испуганным жалко-кокетливым голосом — ты что, разлюбил меня?..
На любые предложения провести с ней время был ответ «мы с Таней», а ведь раньше он так любил ходить с ней в театр, в кино, в Эрмитаж, и какое это было счастье — вместе испытывать одинаковые эмоции, коснуться его руки: «Ты здесь, малыш?» — «Я здесь, мама…». На все попытки восстановить близость с использованием прежних крючков и приемов она получала в ответ невзгляды, неулыбки, скучливое «нормально», снисходительное «нет» — все жаворонки нынче вороны… Изредка Лева привычно заглатывал ее приманки, но доверительный разговор был — «мы с Таней, Тане нужно, Таня хочет, Таня сказала…». Зачем Фире такой разговор?! Фира боролась, отступала, одерживала крошечные победы, не победы — победки, опять отступала и наконец впала в отчаяние. Лежала ночью и думала: «Я его люблю, а он меня нет».
Это было сначала, а потом они начали ссориться из-за математики. Или сначала — математика, а потом Таня?.. …Иначе отчего же Фира, мама гения, мгновенно превратилась в маму двоечника? Начала следить, как там у него с математикой. С математикой было все прекрасно. Но Фира следила. Однажды следила за ним в буквальном смысле, по-шпионски шла за Левой по Фонтанке и с облегчением вздохнула, когда он повернул на Невский, во Дворец, в кружок.
«Математика, олимпиада, в этом году олимпиада в Будапеште, это соцстрана, у тебя есть шанс, Гриша Перельман поедет и победит, сколько ты решил задач?!» — кричала Фира, прорываясь в Левину комнату. Лева сидел за столом, не оглядываясь, не поднимая головы. Она кричала: «Посмотри на меня!», он поворачивался, смотрел. Но лучше бы не смотрел! Фира считывала в его глазах «мама, уйди!», заходилась от обиды и опять кричала: «Сколько ты решил задач?! Олимпиада, Будапешт не Америка, победа, университет, матмех, твое будущее, победа… Гриша Перельман победит… Что это у тебя на столе — не математика? Стихи?! Почему стихи, почему не математика?! Сколько ты решил задач?! Математическая олимпиада — это спорт, чтобы победить, нужна воля к победе, а где ты был вчера после школы до вечера? Ах, гулял… ах, с Таней!.. А в субботу ходил в кино — с Таней, но как же олимпиада?! Сколько ты решил задач?!» …Лева вылезал из-за стола, демонстративно ложился на кровать, лежал, закинув руки за голову, глядел в потолок. Фира стояла в изножье кровати, в этой комнатке-кладовке она не могла продвинуться дальше — как у Винни-Пуха, застрявшего в норе Кролика, торчал наружу зад, так Фирина попа торчала из Левиной комнаты в коридор. Со стороны эта сцена могла показаться комичной. И также могло показаться смешным, что в семье гения теперь все время звучало прежде неслыханное — занимайся, занимайся, занимайся! Занимайся, Левочка! Ты занимаешься, Левочка? У нас одна цель, Левочка!..
В хорошем настроении Лева называл все это «контроль, бессмысленный и беспощадный», в плохом рассудительно говорил «я из-за тебя возненавижу математику». Было и совсем стыдное, казалось, невозможное между ними.
— Ты в кружок, Левочка?
— Нет, я к Тане. Тане нужно алгебру сделать.
— Нет! Ты не пойдешь! Ты… тебе нужно заниматься, — решительно сказала Фира.
Выкрикнув «Я ненавижу математику!» — прозвучало как будто «я тебя ненавижу!» — Лева ушел, а Фира осталась за дверью с опрокинутым лицом и в закрывшуюся перед ней дверь, на всю квартиру, на радость соседкам, выкрикнула глупое: «Никто не смеет так со мной разговаривать!»
Если бы Фира увидела такую сцену в кино, она, педагог, не чуждый психоанализа, сказала бы, что мать ведет себя как брошенная любовница, строит отношения с сыном как с мужчиной, сама провоцирует сына на неповиновение, проверяя, насколько еще сильна ее власть. Реакция на измену может быть двоякой: слабые женщины становятся еще слабей, затихают, сильные реагируют агрессивно, им нужно показать свою власть, подавить, контролировать, чтобы у него земля под ногами горела! Умница Фира, но… это для других, а для себя — ночью раскаивалась в сделанных днем глупостях, а днем в полную силу прорывалось ее властное желание быть любимой, самой любимой, а если ее не любят — подавить.
Стыдные сцены повторялись все чаще, и поводом могло послужить что угодно, а иногда и повода не было. Лева кричал, и она кричала еще громче, она плакала, он просил прощения, она плакала еще сильней, просила прощения и страстно шептала «не знаю, что со мной». Мирились и затем опять — на любое упоминание Тани она зажигалась как спичка. Если бы ее ученики увидели ее дома, они не узнали бы энергичную красавицу Фиру Зельмановну в этой то плачущей, то кричащей, то изо всех сил сдерживающейся женщине-истеричке… Она вела себя как истеричка.
Фирина мама Мария Моисеевна хоть и не верила в Бога, но часто говорила: «Никогда не знаешь, как Бог накажет». Бог наказал Фиру изобретательно, на ее же поле.
За свою женскую жизнь Фире ни на мгновение не пришлось почувствовать себя отвергнутой: в юности, когда раздают оценки красоте, она была «самая красивая», во взрослой жизни, определяющей женский успех уже не количеством влюбленных, а качеством имеющейся любви, в любви никогда не унижалась и не унижала, самая любимая, богачка, владеющая самым прекрасным на свете Левой, главным мужчиной в ее жизни, красавцем Ильей, умницей Кутельманом. Но зато теперь!.. За время Левиной любви к Тане она прожила полноценную женскую жизнь: поруганная любовь, предательство, унижение и почти смирение — пусть будет соперница, только пусть он и меня любит. Никогда не знаешь, как Бог накажет, но уж точно шлепнет по самому больному.
Возвращаясь к математике — Левины шансы на победу были так велики, как только возможно, и сам Лева был в себе уверен, и Фира нисколько в нем не сомневалась, и все это — крики, скандалы, давление, контроль, бессмысленный и беспощадный, — было не про олимпиаду, а про любовь.
— …Ты представляешь, она его, видите ли, не любит!.. — возмущенно сказала Фира и тут же по-детски попросила: — Только не говори Фаинке.
Кутельман кивнул. До этой ночи ситуация была щекотливая — девочки, Фира с Фаиной, любят друг друга, как родные по крови люди, а Фира Таню не хочет. Встречаясь на воскресных обедах, Фира с Фаиной смеялись, и как всегда он физически ощущал их любовь друг к другу, девочки говорили о работе, о Левиных успехах, обо всем, но ни слова о главном — о романе детей. Такая уж Фира, серый кардинал, управляет всеми, как кукольник куклами, и неприятную для себя ситуацию с блеском разрешила: она отношения детей не заметила, значит, отношений нет. Фаина не обижалась, она умеет быстро понимать, чего хочет Фира, — нет романа, так нет.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
