— Выглядит так, словно ты собираешься ассистировать ему кое в чем другом.
Лиска хлопнула его ладонью по руке, стараясь сохранить серьезность.
— Вот еще! За кого ты меня принимаешь?
— Вопрос в том, за кого он тебя примет.
— Мистер Уайетт ни о чем таком не думает.
— Это уж точно!
Лиска притворилась недовольной:
— Тогда он наверняка “голубой”.
— Очевидно.
Несколько кварталов они проехали молча. Дворники счищали снег с ветрового стекла. Ковач включил обогреватель, в салоне стало тепло, и это усилило запах мочи. Майк Фэллон храпел в углу на заднем сиденье.
— Ты с ним работал? — спросила Лиска, кивнув в сторону пассажира.
— Когда я поступил на службу в полицию, все работали с Железным Майком. Он всегда делал больше, чем требовал от него долг. “Так надо”, — говорил Майк. По-видимому, это и значит быть настоящим копом. Он получил пулю в позвоночник. Почему-то такое не случается с бездельниками, которые просто отсиживают рабочее время до пенсии.
— Справедливости на свете не существует, — вздохнула Лиска.
— Какая новость! По крайней мере, он смог прикончить подонка, который в него стрелял.
— Это было дело об убийстве Торна?
— Ты его помнишь?
— Я тогда была ребенком, Мафусаил!
— Двадцать лет назад? — фыркнул Ковач. — Наверное, ты тогда просто была слишком занята, гуляя с капитаном футбольной команды.
— С кэтчером, — поправила Лиска. — И позволь заметить, руки у него были что надо.
Уголки рта Ковача дернулись в усмешке.
— С тобой не соскучишься, Колокольчик.
— Кто-то же должен тебя веселить. Ты слишком поддаешься настроению.
— Кто бы говорил!
— Так что это за история с Торном?
— Билл Тори был обычным патрульным копом. Я его не знал — в то время я был новичком. Тори жил в районе старой Западной школы, где тогда проживало много копов. Майк в тот вечер патрулировал район, и ему показалось, что в доме Торна что-то неладно. Он позвонил, а потом поднялся туда.
— Ему следовало дождаться подкрепления.
— Да, это была его основная ошибка. Но машина Торна стояла на месте, да и по соседству жило полно копов. Короче говоря, в дом Торна залез один бродяга-разнорабочий и изнасиловал его жену. В тот вечер Торн дежурил, но заехал домой за чем-то. Парень успел найти его револьвер, выстрелил в Торна и убил его наповал. Тут-то и появился Майк. Парень снова выстрелил. Майк выстрелил в ответ и прикончил его, но сам был тяжело ранен. Эйс Уайетт тогда жил в доме напротив. Жена Торна позвала его, и он оказал Майку первую помощь. Сумел остановить кровотечение еще до приезда “Скорой”.
— Это объясняет его сегодняшнее поведение — да и поведение Майка тоже, — задумчиво произнесла Лиска.
— Да. — Ковач снова помрачнел. — По крайней мере, отчасти.
Между Железным Майком Фэллоном и теперешним жалким алкоголиком было мало общего. Но в жизни тех, кто избрал профессию полицейского, такие истории нередки.
Когда машина затормозила у дома Фэллона, старика вырвало на пол. Ковач застонал и стукнулся лбом о рулевое колесо.
Лиска открыла дверцу и посмотрела на него.
— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Учти: не стану это убирать, напарник!
* * *
Снаружи дом выглядел таким же маленьким и аккуратным, как и соседние дома, но внутри все было по-другому. Жена Фэллона умерла от рака несколько лет назад, и теперь он жил здесь один. В доме пахло старостью и жареным луком. Количество мебели в комнатах было сведено к минимуму, чтобы освободить путь для инвалидного кресла Майка. Предметы обстановки являли собой причудливую смесь старья и последних достижений современности. Например, в центре гостиной лицом к цветному телевизору стояло массажное кресло с регулируемой спинкой и подставкой для ног — подарок бывших сослуживцев. Зато кушетка была реликтом семидесятых годов. Столовая выглядела так, словно ею не пользовались лет двадцать, и, очевидно, пребывала в таком же состоянии, в каком оставила ее покойная миссис Фэллон, если не считать бутылок на столе.
Почти всю спальню занимали две стоящие рядом кровати: одна была завалена одеждой, другая — скомканными простынями и одеялами. Грязное белье лежало на полу, возле наполненной доверху корзины. На ночном столике стояла бутылка бурбона “Мейкерс Марк” и стакан в форме динозавра Барни. В другом конце комнаты находился комод покойной жены, уставленный семейными фотографиями, половина которых лежала лицом вниз.
— Мне так стыдно… — бормотал Майк, когда Ковач укладывал его в кровать.
Лиска нашла пустую бельевую корзину и убрала разбросанную одежду, наморщив нос, но не жалуясь.
— Брось, Майк, — отозвался Ковач. — Со всеми такое случается.
— Господи, я описался!
— Ничего страшного.
— Где ты сейчас работаешь, Сэм?
— В отделе убийств.
Фэллон разразился хриплым пьяным смехом.
— Неплохо для бывшего патрульного.
Ковач вздохнул и выпрямился, его взгляд скользнул по фотографиям на комоде. У Фэллона было два сына. Младший, Энди, тоже стал копом и какое-то время работал в отделе ограблений. Придавая нормальное положение лежащим лицом вниз снимкам, Ковач обнаружил, что на всех изображен Энди. Красивый, крепкий парень. На одной из фотографий он был в бейсбольной униформе, а на другой — в полицейской. Этот снимок сделали после окончания полицейской академии. Радость и гордость Майка Фэллона — сын, продолжающий семейную традицию…
— Как поживает Энди?
— Он умер, — буркнул Фэллон. Ковач резко повернулся:
— Что?!
Фэллон опустил голову. При свете лампы он выглядел совсем хилым, а его кожа была бледной и сморщенной, как пергамент.
— Умер для меня, — тихо сказал он, потом закрыл глаза и впал в забытье.
* * *
Последние слова Майка Фэллона преследовали Ковача всю обратную дорогу в бар “Патрик”, куда он подвез Лиску. Высадив ее, Ковач поехал по пустым заснеженным улочкам в сторону от центра к своему убогому району.
Корни старых деревьев на бульваре искорежили обочины, как землетрясение — скоростную магистраль в Лос-Анджелесе. Дома налезали один на другой — высокие многоквартирные здания и жалкие развалюхи. Одна сторона улицы была занята машинами, другая освобождена для уборки снега.
Дом по соседству с тем, где жил Ковач, был украшен к Рождеству сверху донизу. Казалось, он вот-вот обрушится под грузом разноцветных ламп. На крыше стояли фигуры Санта-Клауса и северного оленя, второй Санта помещался на трубе, а третий — на лужайке, в двух футах от волхвов, собирающихся посетить младенца Христа в яслях. Весь двор был залит светом.
