А вот куда делся дедушка Ангий Елпидифорович Хрисогонов, оставалось загадкой. Как-то поутру не совсем верилось, что он навсегда исчез, превратившись в клад. Однако надо было действовать, очень хотелось в качестве богатого человека явить себя миру.
— Ребятки, стерегите сокровища, надеюсь на вас, — шутя обратился Аркадий Михайлович к своим четвероногим друзьям. — Я, возможно, сегодня буду поздно, раз такие дела. Эх, жаль, что вы по-человечьи не говорите, а только смотрите по-человечьи, я бы вам по телефону позвонил, узнал, как дела. Сейчас я вам тресочки положу, — и он пошел на кухню, чтобы достать из холодильника рыбу.
Аркадий Михайлович не был эгоистом и даже в такой момент не забыл о своих бессловесных друзьях. Как мы увидим из дальнейшего, только они его и могли спасти, больше надеяться человеку, да еще сироте — пусть даже и аспиранту кафедры истории СССР — в преддверии надвигающихся событий было не на кого.
Наскоро побрившись, даже не перекусив как следует, он заторопился пройтись по Москве и кое-кого навестить.
На всякий случай засунув за пояс короткое кнутовище, наподобие того, как в иностранных фильмах лихие частные детективы засовывают за пояс револьверы, и обмотавшись вокруг талии кожаным стегалом, предусмотрительно прихватив с собой кошелек с латинской надписью, Недобежкин почувствовал себя достаточно экипированным для прогулки по городу и вышел из дома.
Дверь за хозяином закрылась. После его ухода некоторое время малолетние животные неподвижно лежали — одна на диване, а второй на коврике перед диваном, потом внимательно переглянулись. Щенок предостерегающе зарычал. Кошечка прыгнула с дивана на подоконник и, свесивши мордочку вниз, принялась внимательно изучать подступы к дому, словно полководец, запертый в крепости, рассматривая приготовления неприятеля к штурму. Щенок в непонятной тревоге начал осмысленно прохаживаться взад-вперед по комнате, то сворачивая, то разворачивая хвост и морща толстые складки на лбу. От каких-то неприятных известий, что явно исходили от наблюдавшей за окрестностью кошечки, а также от сгущающейся вокруг дома атмосферы, в которую он чутко внюхивался, песик начал мелко дрожать, шерсть его вздыбилась, его стало трясти, причем от этой тряски он совершенно явственно увеличился в размерах, а глаза его загорелись страшным блеском. Примерно то же самое происходило с кошечкой: она спрыгнула на пол и начала мотать головой, словно просовываясь в тесную трубу, ее нежная шерстка погрубела, тело начало разрастаться, глаза стали бросать даже в этот солнечный день яркие зеленые отсветы. Короче, тому, кто надеялся застать их врасплох, это не удалось, звери приготовились к нападению. Тому, кто в этот момент захотел бы поковырять замок входной двери отмычкой, предстояло столкнуться не с беззащитными кошечкой и щенком, а с черной пантерой и бенгальским львом.
Выйдя на улицу, Аркадий Михайлович потянул носом сладкий воздух утренней столицы. А то, что он был сладкий, в этом не было никаких сомнений, иначе почему так много не имеющих счастья жить в столице стремятся получить здесь прописку?
Ночью прошла гроза, и поэтому майские листья были особенно свежи и зелены. Каждый раз, выходя из дому в летнюю пору, осенью или весной и спеша по своему двору, сначала школьник, потом студент, а теперь аспирант Недобежкин восхищался безымянными создателями этого маленького зеленого рая рядом с Новослободской улицей, ухитрившимися между четырьмя пятиэтажными зданиями спартанского вида разбить столько цветников, клумб, насадить декоративных кустарников и фруктовых деревьев. Я нарочно употребил для рая определение «зеленого», потому что до просто рая он не дотягивал именно своими архитектурными постройками, слишком простыми и всегда выкрашенными грязной охрой. Но зато между домами стоял гипсовый фонтан, который, правда, на памяти Недобежкина уже никогда не баловал жильцов прохладной «сенью струй», зато беседка, находившаяся рядом со спортивной площадкой, окончательно прогнила и развалилась лишь года за два до описываемых событий.
Судя по тому вниманию, которое в печати, по телевидению, в партийных документах и в решениях столичного исполкома уделялось физкультуре и спорту, ничто не угрожало и огромной спортивной площадке, простиравшейся за фруктовым палисадом прямо перед окнами дома, где имел счастье жить Недобежкин. Однако все исчезло — исчезли баскетбольные башни, сваренные из толстенных труб, которые шли также и на танковые стволы, исчезли просмоленные столбы для волейбольных сеток, врытые и зацементированные еще в тридцатые годы, пропали гигантские шаги и шведские стенки, которые могли бы легко соперничать по высоте с американскими небоскребами, куда-то делись бревна для тренировки равновесия. Улетучились даже исполинские качели, с которых однажды в детстве сорвался Недобежкин и разбился бы в лепешку, если бы, перелетев через деревья палисадника, не шлепнулся на крышу своего пятиэтажного дома, да так мягко, что не получил даже царапины.
А может быть, это ему все приснилось: и гигантские шаги, и волейбольные сетки, и огромные качели, и его падение с качелей на крышу, и сама спортивная площадка, потому что к тому времени, когда окрыленный свалившимся на него богатством аспирант Недобежкин вышел из дому, спортивной площадки уже не было, на ее месте возводили большой двенадцатиэтажный Дом, но часть декоративных кустов и фруктовых деревьев еще сохранилась, правда, уже без металлических оград, сданных в утиль, благодаря чему ЖЭК смог отчитаться за план по сдаче металлолома. Короче, с таким же вдохновением, с каким создавался когда-то уют этого дворика, кто-то год за годом его разрушал, и чувствовалось, что это был не только профессионал, но и поэт своего дела. А может быть, тут работала целая банда.
Пройдя остатками рая на улицу Палиху, он на Новослободской улице повернул не направо, на остановку такси, а налево — на остановку троллейбуса. Только что разбогатевшему человеку в первые мгновения особенно приятно находиться среди бедных, это чуть позднее он начинает избегать их как чумы.
Куда же направился аспирант? Он собрался ехать на Яузский бульвар, ибо там помещалась квартира, где в двенадцать часов его ждали супруги Повалихины — родители Валеньки Повалихиной, певицы, студентки третьего курса института им. Гнесиных, в которую был безумно влюблен Аркадий Недобежкин.
— Приходите в субботу, — сказала Марья Васильевна, мама Вали Повалихиной. — Я поговорю с Андреем Андреевичем. Вы мне симпатичны. Я знаю, что Вале вы нравитесь, но у нас патриархальная семья. Все решает Валин папа. Он даст вам ответ.
Солнце светило ярко, и, если не считать сомнительного убийства Ангия Елпидифоровича, ничто не омрачало прекрасного настроения московского Али-бабы. Но тут при переходе Новослободской улицы невесть откуда вырулившая на красный свет «Волга» заставила его прыгнуть на тротуар, благодаря чему он врезался в хорошенькую блондинку, как нарочно материализовавшуюся на его пути.
— У вас что, глаз нет?! — вскрикнуло это солнцеподобное, довольно крупных размеров чудо природы женского пола, сверкая разъяренными зелеными, а может быть, и голубыми глазами, способными менять цвет в зависимости от обстоятельств. — Ой-ой! — она закатила от боли глаза. — Так наступить на ногу. Молодой человек, вы что, из берлоги вылезли? Ужасно, я не могу ступить и шага.
