Майкл еще пребывал в том возрасте, когда мужчина довольноловко умеет балансировать между зовом плоти и голосом разума. Люди болеепочтенного возраста, как, например, ее двоюродный дядя Рэндалл, являли собойболее легкую добычу. Не говоря уже о таких желторотых юнцах, как кузен Дэвид,который вообще достался ей без всякого труда.
Но поход на Майкла, да еще когда тебе всего лишь тринадцать,представлялся Моне чем-то вроде покорения Эвереста. Тем не менее уже однатолько мысль о такой возможности доставляла ей удовольствие. «Я буду не я, еслиэтого не сделаю!» — беспрестанно твердила она себе. А после того, как это свершится,она непременно выудит из Майкла правду о Роуан. В конце концов, должна же Монаузнать, что произошло в то роковое Рождество и почему исчезла Роуан. Вряд ли состороны той это выглядело предательством в полном смысле этого слова. Однакото, что Роуан ушла не одна, ни у кого не вызывало сомнений. Именно поэтому всясемья за нее ужасно волновалась, хотя далеко не все желали признаться в этомвслух.
Почему-то никто не верил, что Роуан умерла. Создавалосьтакое впечатление, что она просто ушла, забыв закрыть за собой входную дверь.Но не успела она выйти за порог, как ей на смену поспешила Мона. Та самая,которая давно изнывала по Майклу Карри. Сильный и волосатый, как мамонт, он вбуквальном смысле сводил ее с ума.
На мгновение Мона задержала взгляд на огромной входнойдвери, перебирая в памяти всех членов семьи, которые входили через нее в дом.На Амелия-стрит до сих пор висел большой портрет двоюродного дяди Джулиена.Правда, перед приездом тети Гиффорд мать Моны, Алисия, всегда его снимала, чтоглубоко задевало чувства бабушки Эвелин. Почти всегда молчаливая, та, казалось,постоянно пребывала в плену собственных мечтаний, от которых ее могло отвлечьтолько беспокойство за Мону и Алисию — за последней нужен был глаз да глаз,чтобы она не упилась до смерти. Патрик, отец Моны, уже давно потерялчеловеческий облик и, верно, позабыл даже, как его зовут.
Когда Мона взглянула на входную дверь, ей почудилось, будтов проеме возник седовласый и голубоглазый дядя Джулиен. В эту минуту онапочему-то вспомнила о том, что он когда-то танцевал в этом доме с бабушкойЭвелин. Однако семейная история об этом умалчивала, равно как и о самой Эвелин,ее внучках Гиффорд и Алисии, а также о единственном ребенке Алисии — Моне.
Но видение оказалось всего лишь плодом воображения. Никакогодяди Джулиена в дверях не было. Мона поняла, что ей нужно соблюдатьосторожность и быть постоянно начеку. Что бы ей ни привиделось, это было загранью реальности — той самой реальности, на пороге которой она стояла.
Мона направилась по выложенной плитками дорожке к торцудома, где находилась терраса. На ней в течение многих лет сидела в своемкресле-качалке тетушка Дейрдре. Бедная тетушка Дейрдре! Мона много раз виделаее из-за забора, но ни разу девочке не удалось проникнуть в дом. Теперь она знала,что тетю Дейрдре безбожно накачивали лекарствами.
Теперь терраса была приведена в образцовый порядок.Противомоскитную сетку сняли. Правда, Майкл снова поставил здесь кресло-качалкутетушки Дейрдре и, подобно ей, часами просиживал в нем на свежем воздухе,словно тоже тронулся рассудком. На окнах жилых комнат висели кружевныезанавески и изысканные шелковые портьеры. Одним словом, по всему было видно,что в доме жили состоятельные люди.
Там, где тропинка изгибалась, много лет назад упала искончалась на месте тетя Анта. Та самая, которой на роду было написанопроизвести на свет ведьму — Дейрдре. Несчастная Анта разбила голову и поэтомулежала здесь вся в крови.
Поскольку поблизости никого не было, Мона, не опасаясь бытьзастигнутой врасплох, опустилась на колени, чтобы коснуться камней. На какое-томгновение ей померещился призрак Анты — восемнадцатилетняя девушка с огромнымибезжизненными глазами. На ее шее висел перепачканный кровью изумрудный кулон,спутанные волосы переплелись с цепочкой.
Но, как и прежде, видение возникло у Моны лишь передвнутренним взором. И не удивительно, что она едва не приняла его за появлениенастоящего призрака. Когда всю жизнь только и делаешь, что слушаешь странныерассказы, а потом они не менее удивительным образом воплощаются в снах, можнонавоображать себе все что угодно. Помнится, тетушка Гиффорд, роняя слезу закухонным столом в доме на Амелия-стрит, умоляла мать Моны:
— Этот дом — средоточие зла! Слышишь, что я тебеговорю?!! Сущее зло! Не позволяй Моне переступать его порог.
— Не говори чепухи, Гиффорд. Она всего лишь отнесетцветы на свадьбу Роуан Мэйфейр. Для нее это большая честь.
Еще бы! Это было самое пышное венчание за всю историю семьи.Надо сказать, что Моне оно пришлось весьма по вкусу. Жаль, что тетушка Гиффордне спускала с нее глаз и лишила возможности досконально осмотреть весь дом наПервой улице еще в тот незапамятный полдень, когда все гости праздновалибракосочетание. Увлеченные шампанским и пустопорожними разговорами — в томчисле перемыванием костей мистеру Лайтнеру за то, что он до сих пор не изволилпредставить на всеобщий суд составленную им историю семьи, —присутствующие вряд ли бы обратили внимание на Мону, шныряющую по тайнымзакоулкам семейного особняка. Но своим появлением на свадьбе Мона была целикомобязана бабушке Эвелин. Помнится, она поднялась со своего кресла и, перебивтетушку Гиффорд, сухим шепотом заявила:
— Пусть ребенок пройдет по нефу.
Ей уже шел девяносто первый год. Главное преимущество,которое давало Эвелин практически постоянное молчание, заключалось в том, что,стоило ей заговорить, как все смолкали и начинали ее слушать. Конечно, это неотносилось к тем случаям, когда она бормотала нечто несвязное себе под нос.
Временами Мона почти ненавидела тетю Гиффорд за ее вечныестрахи, опасения и выражение непреходящего ужаса на лице. Однако по-настоящемуненавидеть тетю Гиффорд было невозможно, потому что она чрезвычайно по-добромуотносилась ко всем, кто ее окружал. В особенности к своей сестре Алисии, материМоны, которую после троекратного безуспешного лечения от алкоголизма всесписали в разряд безнадежных. Каждый вторник Гиффорд приходила на Амелия-стрит,чтобы немного прибрать в доме, подмести пол и посидеть с бабушкой Эвелин. Онатакже приносила одежду для Моны, которая терпеть не могла ходить по магазинам.
— Знаешь, хорошо бы тебе начать одеваться по модесовременных подростков, — как бы между прочим заметила тетя Гиффорднесколько недель назад.
— Спасибо, но меня вполне устраивают мои детскиенаряды, — ответила Мона. — Они служат чем-то вроде маскировки. К томуже если тебя интересует мое мнение, то большинство современных юношей и девушеквыглядят слишком дешево. Ничего не имею против того, чтобы одеваться всоответствии со своим возрастом, но мне кажется, что я еще не доросла до этогоуровня.
