— Дана? Где ты была? Я только что звонил тебе на домашний! Чего она плачет?
— Хочет мороженого. Говорит, что папа обещал.
— О господи! Хватит уже об этом, от одного мороженого ничего с ней не будет!
— Черт возьми, Макс! — Собака вытащила из пакета пачку колбасного фарша. — Подожди минуту! — Она поставила на пол Молли, выволокла за ошейник Макса из кухни, закрыла дверь и собачий лаз. Пес стал скрестись и лаять, чтобы впустили. Дана опять взяла в руки мобильник.
— Где ты находишься, Грант?
— По-моему, кто-то не в духе.
— Где ты находишься?
— Выхожу из офиса.
— Из офиса? — Она взглянула на часы. — А как же твое снятие показаний в Эверетте?
— Большинство свидетельств оказались поддельными. Я закруглился с ними к трем часам. И поэтому смог выкроить время вернуться в офис, чтобы подготовиться к началу слушаний. Я просто сдохну на этом деле Нельсона! — Дана уловила чьи-то голоса. — Слушай, к ужину меня не жди. Сегодня у меня софтбол. Тороплюсь. Позвоню попозже.
— Грант? — Но он уже отключился. Дана щелкнула крышкой мобильника и, схватив в охапку Молли, зарылась лицом в ее волосы. За окном опять полил дождь.
Звук автоматически открываемых ворот гаража заставил Дану оторваться от ее черной папки и взглянуть на нарядные часы на каминной полке: 11.20. Совершенно измученная, она лежала в постели и таращила глаза, чтобы веки не слипались. Когда она сообщила Крокету о своем затруднении, он рвал и метал чуть ли не с полчаса, вопя об обязанностях, чувстве локтя и приоритетах. После чего он отдал письменное распоряжение о переносе презентации на утро. Когда распоряжение это увидела Линда, она вошла к Дане в кабинет и сказала, что как раз перед тем, как та отправилась к Крокету, звонил Дон Бернсайд, у которого, как выяснилось, какие-то обстоятельства, и Крокет уже приказал презентацию перенести.
Она услышала, как через кухню в дом вошел Грант, услышала подвывание Макса и глухие стуки — это собака колотила хвостом по шкафам в кухне. Уже несколько недель с собакой не устраивали пробежек, с тех самых пор как разразилось это дело Нельсона и Грант отменил свой утренний бег трусцой. На покупке Макса у заводчика настоял Грант — собака понадобилась ему для охоты на водоплавающую птицу, когда он изредка выбирался туда со своими приятелями по университету в восточном Вашингтоне. Однако заниматься собакой и учить ее Грант не давал себе труда. Поэтому Макс охотился на что попало. Обычно это были клочки газеты, которую он рвал на лужайке перед домом. Услышав дребезжанье пузырьков со специями в холодильнике, Дана испытала злорадное удовольствие — Грант ищет, чего бы поесть. Ничего готового она не купила. Уже которую неделю Дана делала лишь случайные покупки. Она и Молли питались гамбургерами, запивая их молочным коктейлем. Была там котлета для Гранта, но она скормила ее Максу.
На лестнице раздались топот собачьих лап и клацанье когтей — Макс бежал в хозяйскую спальню. Толкнув дверь, он ворвался туда — язык на сторону, хвост мотается туда-сюда: пес в восторге возвещает о прибытии хозяина. Какое счастье. За ним вошел Грант в полосатой рубашке для софтбола, купленной у «Максвелл, Левит и Трумэн», тренировочных штанах и бейсбольной кепке. От Гранта пахло пивом и сигаретами.
— Я думал, что, может быть, ты спишь. Внизу все погашено. — Сев в кресло в эркере, он скинул с ноги каучуковую кроссовку. Она приземлилась под столом вишневого дерева. За ней последовала вторая кроссовка.
— Где ты был? — спросила она.
— Софтбол, — сухо проговорил он. Он снял носки и потер лодыжки. — Читаю твою мысль по тому, как ты спросила: «Если у него нашлось время для софтбола, почему нельзя было забрать из сада Молли?» Да потому, что, как только кончилось снятие показаний, я как сумасшедший помчался в офис. Надо было успеть провернуть кучу дел до игры. Я и так опоздал к ней — успел только ко второй подаче.
Бергман без меня проиграл четыре очка. Насилу удалось переломить ход игры.
— Ура нашим. — И она углубилась в свою папку. Он швырнул на пол носок.
— Перестань, Дана. Прекрати.
— В котором часу окончилась игра?
Встав, он швырнул второй носок.
— Нечего меня допрашивать! Уже месяц, как я света белого не вижу! Впервые позволил себе немного снять напряжение.
Это было неправдой, но спорить она не стала.
— Я и не думаю тебя допрашивать. Я задала простой вопрос. Такая форма разговора называется диалогом.
— Подобные «диалоги» у меня уже в печенках сидят. Я ими по горло сыт на работе. Целый день мне приходится ссориться и пререкаться. Избавь меня от этого хотя бы дома! — В сорок лет он был в превосходной физической форме, занимался бегом и тяжелой атлетикой в Вашингтонском спортивном клубе в центральной части города. Дана пыталась на это не обижаться. После родов она так и не смогла сбросить лишние пять фунтов, набранные ею во время беременности, у нее не было времени даже подумать о спорте. — После игры я съел пиццу и выпил пива. — Повернувшись к ней спиной, он шагнул к старинному комоду. — Господи, можно подумать, что каждый вечер я только этим и занимаюсь!
— Нет, не только этим: то у тебя ужин с клиентом, то совещание допоздна, то техосмотр.
Он положил свой бумажник, мелочь и часы в лежавший на его столике кожаный несессер.
— Мы это уже обсуждали, Дана, — сказал он усталым голосом. — Если я намереваюсь стать компаньоном, мне надо привлекать клиентов, а это невозможно делать от девяти до пяти с понедельника по пятницу. Бергман меня берет за глотку, требуя расширять дело. Прибыль падает. В этом году мы потеряли трех акционеров. Не думаю, что в твоих интересах, чтобы я остался без работы, конечно, в случае, если ты не хочешь опять перейти на полную ставку.
— Я знаю, что ты много работаешь, Грант, и мне вовсе не по вкусу роль сварливой жены…
— Вот и не надо вести себя как сварливая жена!
Она стиснула зубы.
— Ты мог бы позвонить. — Сказала и тут же пожалела об этом. Он ухватился за эти слова, желая разрядить ситуацию и увильнуть от расспросов по существу.
— Ты права. Надо было позвонить. С этим делом Нельсона я совсем ума лишился. Просто бред какой-то. — Готово. Тема разговора переменилась. Она опять погрузилась в материалы лежавшей на ее коленях папки. — Я иду в душ. Может, присоединишься?
Она чуть не заплакала. Он стоял перед ней голый. Это было их обычной любовной прелюдией, и она не понимала, как до этого дошло. Связавшее их еще в юридической школе физическое влечение было таким сильным, что, когда они занимались любовью, ей казалось, что она может взлететь на воздух. В то время как педагоги изводили ее трудными вопросами, а она мучилась неослабным волнением при мысли о выпускных экзаменах, жестокой конкуренции, погоне за хорошими отметками и хорошей работой, Грант стал единственным светочем ее жизни. Это был не просто секс — это была вечерняя разрядка, освобождение от копившегося весь день напряжения, настоящая страсть — яростная и неуемная. Но все переменилось после того, как он провалился на экзамене по специальности, и стало еще хуже, когда он не выбился в компаньоны первой своей фирмы. Он затаил обиду на нее. Его неудачи наглядно свидетельствовали о том, что оба они знали, но о чем предпочитали не говорить вслух. Она получила лучшие отметки и лучшую работу. И зарабатывала она больше. Его самолюбие жестоко страдало. А их секс теперь свелся к механическому акту — взгромоздиться на нее и слезть.
