Я не могу идти в клуб, думала она. После того, что узнала.
Насвистывая и звеня чашками, Шон засыпал свежемолотый кофе в кофеварку.
— В пятницу я ходила в Галерею, — услышала Рона свой собственный ровный голос.
Шон не отвечал. Она уж подумала, что он, наверное, не слышит. С ним это частенько случалось. Когда складывалась в голове мелодия, он, насвистывая ее, уносился в неведомые дали. Но не сейчас. Сейчас он слышал ее.
Шон, не переставая насвистывать, поставил кофейник и начал разливать кофе. Прежде чем ответить, он довел мотив до конца.
— Здесь обычные люди посещают картинные галереи. Мне это нравится. Это напоминает мне Дублин, — без тени волнения негромко проговорил он.
Он не собирался вступать в перепалку. Повисло молчание. Рона потрогала свою чашку и сказала:
— Ты ходил туда в пятницу.
— Ходил.
Неясно было, вопрос это или ответ.
— С тобой была женщина.
— Была.
Сделав глоток, он аккуратно опустил чашку на блюдце. Он все делал аккуратно. Его большие руки двигались уверенно и мягко.
— Кто она? — Рона старалась говорить безразличным тоном.
Шон пристально смотрел на нее, ловя ее взгляд.
— Одна моя знакомая. Она любит картинные галереи.
— Как я.
— Нет, — он покачал головой, — не как ты. — Он взъерошил волосы.
Я его вычислила, подумала Рона. Она ждала продолжения, но перебила его, едва он открыл рот.
— Рона…
— Ты спишь с ней?
— С ней? — Он повторил ее слова таким беспечным тоном, что они сразу как будто утеряли всякий смысл. — Сплю, не сплю — какая разница?
— Для меня большая, — разозлилась она.
Он молчал. Вдали начали бить церковные куранты. Она насчитала восемь, прежде чем последовал ответ.
— Это оттого, что ты придаешь этому слишком много значения, — невозмутимо произнес он.
Шон никогда не выходил из себя. Если он и бывал раздражен или недоволен, то все равно делал вид, что не понимает, из-за чего тут поднимать шум. Иногда Роне хотелось, чтобы он вспылил, устроил ей скандал. Но он неизменно хранил спокойствие, и она только огрызалась на него, как мелкая шавка.
— Если я скажу, что нет, ты мне поверишь?
Она знала, что так будет.
— Послушай. — Он протянул руку через стол и приподнял ее подбородок, чтобы заставить взглянуть на него. — Я не стану для нее готовить, или играть, или щекотать ей затылок, когда она устанет. — И его ладонь нежно скользнула по изгибу ее скулы.
Оставив посуду на столе, они перешли в гостиную. Шон зажег газовый камин и опустил шторы. Затем он сел на диван и призывно вытянул руку на спинке. Рона позволила себе прижаться к нему, положить голову ему на грудь, но уже представляя себе, как бы она жила без него.
Зазвонил телефон. Шон встал, чтобы поднять трубку.
— Это тебя, — сказал он. — Мужчина. Он не представился. — На его лице не дрогнул ни один мускул.
Она взяла трубку, а Шон вышел из комнаты. Из спальни понеслись саксофонные рулады.
— Алло?
— Рона? Это Эдвард. Эдвард Стюарт. — Пояснения были излишни. Да она узнает этот голос всегда и везде.
На том конце прочистили горло:
— Можно поговорить с тобой об одном деле?
— Нет.
— Рона, мне так трудно…
Ему всегда трудно, а другим — легко.
— Иди ты к черту, Эдвард, — сказала она и собралась дать отбой.
— Рона, подожди, пожалуйста. Это очень важно.
Что-то в его голосе заставило ее повременить.
— Не могли бы мы встретиться? — попросил он.
Рона услышала собственные слова:
— Завтра. В полдесятого?
Прощаясь, Эдвард уже обрел уверенность в себе. Он получил что хотел, подумала она. Какие у него к ней могут быть дела? Что-нибудь связанное с его адвокатской конторой или с выборами, которые он надеется выиграть в будущем году? И почему именно сейчас? Мы не разговаривали три года, и в последний раз это случилось в суде. Тогда он остался недоволен тем, что благодаря обнаруженным ею уликам его клиента упрятали за решетку. Эдвард не любил проигрывать.
Саксофон все заливался, но теперь Шон заиграл мелодию, которую Рона привыкла считать их музыкой. Он рассказывал, что исполнял это, когда влюбился в нее.
Она знала, что таким образом он предлагает ей мир.
Шон не спросит, что за мужчина ей звонил. Он не спросит, спала ли она с ним раньше и спит ли сейчас. Он не спросит, потому что это никак не влияет на его отношение к ней.
Жаль, что для нее все иначе.
4
Временами Биллу Уилсону казалось, что ему пора на пенсию. Такие грустные мысли посещали его, когда жена упрекала его за то, что он разговаривает с их двумя детьми-подростками «как на допросе» или когда (как прошлой ночью) он отправил полицейскую машину без опознавательных знаков сопровождать дочку, Лайзу, домой из клуба. Смешно, на самом деле. После недавнего убийства ему следовало посылать машину за Робби, их сыном. Оба они подняли бы шум, если бы заметили. Нелегко иметь отца-полицейского. Когда Лайза жаловалась, что он уж слишком о ней печется, он только и мог сказать: «Я мужчина. И я знаю, что у мужчин на уме».
По долгу службы ему приходилось влезать в головы разнообразных мерзавцев. Билл подозревал, что если бы его домашние догадались, чем подчас бывает занята его голова, они бы давно собрали вещички и переехали от него.
Говоря Роне Маклеод, что убитый был обыкновенным мальчиком по вызову, хотя и не самым дешевым, он ошибался. Здесь, в Глазго, в соответствующих кругах его не знали, но и на залетную птицу он не был похож. Если он и состоял в деле, то, видимо, совсем недавно. Только и успел, что умереть.
Билл рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе. Как правило, в будках моментальной фотографии снимались смеха ради. Два-три оскалившихся лица, красные от вспышки глаза.
Эта фотография была совсем другого рода.
Мальчик старательно позировал перед камерой. На нем была застегнутая на все пуговицы рубашка с маленьким воротником и нарядный синий пиджак.
Пригладить густые волнистые волосы для съемки так и не удалось, и челка упорно падала на лоб, отчего он выглядел по-особому ранимым. И ошибиться было невозможно. Овал лица, тонкий нос, глаза. Несомненное сходство с Роной.
Билл откинулся на спинку старого кожаного кресла, которое он не позволил выкинуть, когда в его офисе меняли мебель. И пусть начальство считает, что кресло уродует обстановку, в нем ему хорошо думалось.
