С началом гражданской войны мирное существование трех общин, которое продолжалось многие десятилетия, рухнуло. Погромы, прокатывающиеся по стране, не оставили камня на камне от былого доверия.
Сербы ушли на север, за Власичский хребет, – на другой берег реки Ласва, в город Баня-Луку.[7]
Хорватам тоже пришлось покинуть Травник, и они перебрались в расположенный в десяти милях город Витец.
Так на карте появились три города с однородным этническим составом. И каждый наводняли беженцы.
В мировых средствах массовой информации сербов представляли зачинщиками и организаторами всех погромов, хотя журналисты видели изолированные сербские деревни и городки, где население вырезали подчистую. Такое отношение к сербам обуславливалось одной простой причиной: при развале Югославии армия контролировалась сербами, и они захватили девяносто процентов тяжелого вооружения, получив ощутимое преимущество над своими противниками.
Хорваты также не испытывали никаких угрызений совести, вырезая нехорватские поселения на своей территории, а безответственное преждевременное признание немецким канцлером Колем их республики позволило хорватам покупать оружие на мировых рынках.
Боснийцы по большей части оказались безоружными и по совету европейских политиков не спешили вооружаться. В результате и понесли самые большие жертвы. Поздней весной 1995 года американцы, которым надоело стоять в стороне, наблюдая за непрекращающейся резней, крепко ударили по Сербии и усадили все противоборствующие стороны за стол переговоров в Дейтоне, штат Огайо. Дейтонские соглашения вступили в силу в ноябре того же года. Но Рикки Коленсо до этого не дожил.
К тому времени, когда Рикки попал в Травник, город неоднократно подвергался артиллерийским обстрелам с сербских позиций. Большинство домов защищали досками, прислоненными под углом к стенам. При разрыве снаряда осколки превращали доски в щепу, но дома оставались нетронутыми. Стекол в окнах практически не осталось, их повсеместно заменила полиэтиленовая пленка. Ярко раскрашенная главная мечеть каким-то чудом избежала прямого попадания. В двух самых больших зданиях города, гимназии и знаменитой музыкальной школе, поселили беженцев.
Не имея доступа к окружающей город сельской местности, не имея возможности собрать урожай, беженцы – их количество в три раза превышало первоначальное население города – могли выжить только благодаря гуманитарной помощи. Поэтому в Травник пришли представители фонда «Хлеба и рыбы» вместе с десятком других небольших НГО.
Каждый «Лендкрузер» мог доставить пятьсот фунтов продуктов, одеял, предметов первой необходимости жителям окрестных деревень и хуторов, которые нуждались в этом ничуть не меньше, а может, и больше, чем Травник. Рикки с радостью соглашался загружать во внедорожник мешки и ящики с гуманитарной помощью и развозить их по горным дорогам на юге.
Через четыре месяца после того, как он сидел перед телевизором в Джорджтауне и смотрел на трагедию многих сотен тысяч людей, он чувствовал себя счастливым человеком. Потому что делал то, ради чего ехал в Боснию. Его трогала благодарность сгорбленных непосильной работой крестьян и их смуглокожих, с огромными глазами детей, когда он сгружал мешки с пшеницей, кукурузой, сухим молоком и суповыми концентратами на площади горной деревеньки, жители которой уже неделю ничего не ели.
Он не говорил ни на сербскохорватском, самом распространенном в Югославии языке, ни на боснийском наречии. Он не разбирался в местной географии, не знал, куда можно ехать со спокойной душой, а где может грозить смертельная опасность.
Джон Слэк дал ему в напарники одного из работающих в фонде боснийцев, молодого человека, достаточно хорошо говорившего на английском. Его звали Фадиль Сулейман, и он выполнял роль гида, переводчика, штурмана.
Весь апрель и первую половину мая Рикки раз в неделю отправлял родителям письмо или открытку, которые, в зависимости от того, куда следовал водитель за очередным грузом гуманитарной помощи, прибывали в Джорджтаун со значительной задержкой, с хорватской или австрийской маркой.
И вот, когда вторая майская неделя подходила к концу, Рикки получил под свое начало всю травниковскую базу. На грузовике Ларса, немногословного шведа, сломался двигатель, и он застрял на горной дороге в Хорватии, к северу от границы, но не доезжая Загреба. Джон Слэк взял «Лендкрузер» и поехал туда, чтобы помочь ему и отбуксировать грузовик в ремонтную мастерскую.
Фадиль Сулейман попросил Рикки оказать ему услугу.
Как и тысячам других нынешних жителей Травника, Фадилю пришлось бежать из родных мест от накатывающего прилива войны. Он объяснил, что его семейная ферма находилась в одной из горных долин Власичского хребта. Ему хотелось знать, сохранилась ли ферма. Сожгли ее или пощадили? Стоит ли дом, в котором он вырос? Когда началась война, отец зарыл семейные ценности под одним из сараев. Уцелели они? Короче, впервые за три года он хотел вновь побывать в родовом гнезде.
Рикки с радостью отпустил бы его, но вопрос ставился иначе. Весенние дожди размыли горные дороги, и проехать там мог только внедорожник. То есть Фадиль хотел взять «Лендкрузер».
Рикки призадумался. Он хотел помочь, он бы заплатил за бензин. Но безопасно ли в горах? Раньше там стояли сербы, обстреливая Травник из артиллерии.
Фадиль напомнил, что сербы уже год как оставили свои позиции. Так что южные склоны хребта, где находилась семейная ферма, теперь совершенно безопасны. Рикки поколебался, но, тронутый мольбами Фадиля, понимая, как это ужасно – потерять родной дом, согласился. С одним условием: он тоже поедет.
Они выехали ранним утром, под теплым весенним солнцем. Миновали город, по шоссе проехали десять миль к Доньи-Вакуфу и свернули направо.
Дорога уверенно поднималась в гору, вскоре твердое покрытие оборвалось, и они уже ехали по проселку среди ярко-зеленых по весне берез, ясеней и дубов. Рикки подумал, что здешние места очень похожи на Шенандоа,[8]куда однажды летом он ходил в поход. Их начало заносить на поворотах, и он признал, что без привода на все четыре колеса тут не проехать.
Дубы сменились хвойными деревьями, и на высоте пять тысяч метров они въехали в горную долину, не видимую снизу, прямо-таки тайное убежище. В глубине долины нашли фермерский дом, вернее, оставшуюся от него печь с трубой. Несколько покосившихся сараев, не тронутых огнем, стояли за загонами для скота. Рикки повернулся к Фадилю:
– Я очень сожалею.
Они вылезли из машины у пожарища. Рикки ждал, пока Фадиль походит по мокрой золе и пеплу, в которые превратился отчий дом. Последовал за ним, когда он направился к сараям, мимо загонов для скота и выгребной ямы, переполненной после весенних дождей, к сараям, под одним из которых отец Фадиля спрятал от мародеров семейные ценности. Вот тогда они и услышали шорох и шепот. Мужчины нашли их под мокрым брезентовым полотнищем. Шестерых детей, маленьких, перепуганных, возрастом от четырех до шести лет. Четырех маленьких мальчиков и двух девочек, старшая из которых взяла на себя роль матери. Увидев двух мужчин, они замерли от страха. Фадиль ласково заговорил с ними. И какое-то время спустя старшая девочка ему ответила.
