Джон шагнул к двери. Уже держась за ручку, он вдруг выразительно мотнул головой в сторону буфета.
— Кстати, эти тарелки очень понравились Фанни.
И вот теперь, спустя всего день, они сидели здесь же, на кухне, снова вокруг стола, истерзанные волнениями, гневом на Фанни с ее злобой и на Джона с его мягкотелостью, до смерти напуганные перспективой оказаться на улице, не имея ни места, чтобы приклонить голову, ни денег, чтобы, если таковое найдется, за него заплатить.
— Конечно, через год я уже получу диплом, — сказала Элинор.
Белл ответила дочери усталой улыбкой.
— Дорогая, что это изменит? Ты прекрасно рисуешь, но сколько архитекторов сейчас сидит без работы!
— Спасибо за поддержку, мам.
Марианна накрыла ладонь Элинор своей.
— Она права. Ты прекрасно рисуешь.
Элинор попыталась улыбнуться сестре. А потом решительно сказала:
— Как права и в том, что архитектору в наше время трудно найти работу. Особенно начинающему. А ты не могла бы снова пойти преподавать? — обращаясь к матери, спросила она.
Белл беспомощно развела руками.
— Дорогая, я не работала уже сто лет!
— Но сейчас крайний случай, мама.
Марианна сказала, повернувшись к Маргарет:
— Тебе придется перейти в государственную школу.
Лицо Маргарет застыло.
— Ни за что.
— Так надо.
— Магз, у нас просто нет выбора…
— Я не пойду! — закричала Маргарет в ответ.
Она выдернула наушники из ушей, бросилась к окну и сжалась в комок, стоя к ним спиной. Внезапно плечи ее распрямились.
— Эй! — совсем другим тоном позвала она.
Элинор привстала.
— Что там?
Маргарет не обернулась; вместо этого она высунулась в окно и изо всех сил замахала руками.
— Эдвард! — закричала она. — Эдвард!
А потом повернула голову и, хотя все и так было ясно, воскликнула, глядя через плечо:
— Эдвард приехал!
2
Несмотря на то что Фанни по приезде в Норленд восстановила против себя семейство Дэшвудов, они, тем не менее, признавали за ней одно неоспоримое достоинство: наличие брата по имени Эдвард.
Он явился вслед за сестрой, и поначалу все решили, что этот долговязый темноволосый застенчивый юноша — полная противоположность его деятельной и весьма опасной сестрицы, — приехал полюбоваться новым приобретением, словно по волшебству свалившимся к ней в руки. Однако через день-другой стало ясно, что он постоянно топчется на кухне у Дэшвудов, рискуя показаться навязчивым, не только потому, что ему там уютно и легко, но также по той простой причине, что ему больше некуда идти — и совершенно нечем занять себя. Собственно, он и сам был готов расписаться в полной своей никчемности.
— Боюсь, по жизни я неудачник, — сказал он как-то, вскоре после приезда, сидя за кухонным столом и измельчая на терке длинные стручки красной фасоли, как показала Белл. Клок темных волос упал ему на лоб, закрывая глаза.
— Нет-нет, — тут же воскликнула Белл, и добавила с теплотой:
— Вы вовсе не неудачник. Думаю, вы просто не умеете правильно преподнести свои достоинства.
Эдвард перестал тереть и принялся выковыривать большую пятнистую фасолину, застрявшую между лезвиями.
— Меня выгнали из Итона, — с легким вызовом произнес он.
— Серьезно? — хором воскликнули все, кто был в кухне.
Маргарет, вытащив наушник из одного уха, с нескрываемым интересом спросила:
— И что ты натворил?
— Стоял на стреме, пока плохие парни проворачивали свои делишки.
— Насколько плохие? Очень-очень?
— Ну не то чтобы…
Маргарет подалась вперед и заговорщицки прошептала:
— Это было связано с наркотиками?
Эдвард улыбнулся, не поднимая головы от терки.
— Вроде того.
— А сам ты их принимал?
— Хватит, Магз! — одернула сестру Элинор.
Эдвард одарил ее быстрым взглядом, в котором читалась искренняя благодарность, ускользнувшая, тем не менее, от Элинор, поскольку та на нее нисколько не претендовала.
— Нет, Магз, — ответил он. — На это у меня кишка была тонка. Стоял на шухере, но как-то раз зазевался, и мы попались. Нас всех исключили. Мама меня так и не простила. Представляете, до сих пор.
Белл похлопала его по руке.
— Простила, наверняка.
— Вы не знаете мою мать.
— Думаю, — заговорила Марианна, до этого тихонько сидевшая на подоконнике с книжкой в руках, — когда тебя выгоняют, это классно! Особенно из такого благопристойного заведения, как Итон.
— Вот только одобрения за это вряд ли дождешься, — негромко заметила Элинор.
Эдвард снова со значением взглянул на нее.
— Меня с позором услали из дома. В Плимут. Готовиться к экзаменам на частных курсах.
— Бог мой, — воскликнула Белл, — ужас какой! В Плимут!
Маргарет заткнула наушник обратно — разговор снова становился скучным.
Чтобы немного ободрить гостя, Элинор спросила:
— Значит, аттестат ты все-таки получил?
— Ну да, — ответил Эдвард. — Оценки, правда, были так себе. Честно говоря, я не особо старался. А зря. Сейчас вот жалею. Пытаюсь немного наверстать, хотя, конечно, уже слишком поздно.
— Учиться никогда не поздно! — провозгласила Белл.
Эдвард отложил терку. Обращаясь к Элинор, будто она одна была способна его понять, он сказал:
— Мама хочет, чтобы я дослужился до депутата парламента.
— Неужели?
— Или выучился на адвоката и выступал в суде. Хочет, чтобы я занимался чем-нибудь… чем-то…
— Престижным, — закончила за него Элинор.
Он снова улыбнулся ей.
— Именно.
— В то время как сами вы, — заговорила Белл, ласковым движением вкладывая терку обратно ему в руки, — хотели бы заниматься…
Эдвард взялся за следующий стручок.
— Я бы с удовольствием занимался общественной работой. Знаю, звучит глупо, но мне правда не нужны все эти дома, машины, деньги — в общем, то, что так ценится у нас в семье. Роберту, моему брату, удалось избежать этой участи, потому что он младший. У нашей матери своеобразные представления о том, как мы должны жить. Видите ли, Роберт у нас организатор праздников: устраивает в Лондоне грандиозные вечеринки за бешеные деньги. Сам я их просто терпеть не могу. И маму почему-то абсолютно не беспокоит тот факт, что его работу никак нельзя назвать аристократической. Однако когда речь заходит обо мне, она постоянно твердит о престиже, деньгах и власти. Она не желает видеть, что я за человек. А мне просто хочется заниматься чем-нибудь спокойным и… ну…
