— Я бы каждую минуту билась за свое здоровье, чтобы возвратиться на работу и отыскать того сукиного сына, который сделал со мной такое. Вот что я сделала бы!
Он приподнялся, притянул ее к себе и поцеловал.
— Осторожнее за рулем. Ты столько раз превышала скорость — я и со счету сбился.
— Ну, пока. До завтра.
— Спасибо, Анна. Я знаю, что мало благодарю тебя, но спасибо, правда.
— Я для тебя все сделаю, ты же знаешь.
— Знаю, только думаю, поменяться со мной местами ты не захочешь. — И он слабо улыбнулся.
Это было первый раз, с тех пор как они уехали из больницы, — когда он улыбался вот так, у нее сильнее билось сердце. Она еще раз поцеловала его и сказала:
— Я тебя люблю.
Теперь она вышла быстро и не стала задерживаться: он не должен был заметить, как она расстроилась. Она так торопилась, что не увидела, как в глазах у него заблестели слезы и он разрыдался.
Анне некому было излить душу. Напряжение последних недель давало о себе знать. Вид у нее был просто ужасный, от переживаний она осунулась. По два, по три раза в день она ездила в больницу и допоздна просиживала рядом с Ленгтоном. Все остальное не имело значения. Она не убирала квартиру, не стирала, и постепенно все приходило в беспорядок. Она даже ничего не варила — или обедала в больнице, или покупала что-нибудь готовое. Когда она первый раз приехала из Глиб-хауса, то рухнула на постель, пролежала минут десять и только после этого заставила себя встать и начать что-то делать.
Два часа Анна прибирала в квартире, стирала и составляла список покупок. Уже после одиннадцати вечера она приняла душ и легла в постель, застланную свежими простынями. Через несколько минут ее сморил сон. Она заснула так быстро и крепко впервые за много недель. Оттого что за Джимми хорошо ухаживают в Глиб-хаусе, на душе было гораздо спокойнее. На следующей неделе ей нужно было выходить на работу, какое дело ей поручат, она еще не знала. Странно, но, пока Ленгтон лежал в больнице, она не думала о работе вовсе.
Полтора месяца и пять дней
Анна отлично выспалась и начала утро с похода за продуктами. Она накупила целую гору фруктов, чтобы побаловать его и кинуть что-нибудь себе в холодильник. К десяти часам она разложила все по местам, плотно позавтракала и записалась в салон красоты. В последнее время она махнула на себя рукой и теперь с удовольствием предавалась радостям маникюра и педикюра. В два часа Анна вернулась домой, чувствуя себя просто прекрасно.
Примерив несколько костюмов, она наконец нашла тот, в котором больше себе понравилась; одно было хорошо — она заметно похудела. Роста Анна была небольшого, всего пять футов четыре дюйма, и немного похудеть ей хотелось всегда; теперь же, после нападения на Ленгтона и всех треволнений, она похудела сразу на несколько фунтов. Анна решила, что будет ходить по утрам в спортивный зал, а может, запишется в бассейн. Плавать она любила и сейчас вдруг вспомнила, как мама предложила ей отрезать косы, которые после воды невозможно было как следует высушить. Анна плакала — ей совсем не хотелось стричься. Ей было тогда одиннадцать лет, и, сидя в парикмахерской, она с тяжелым сердцем смотрела, как ее густые золотистые кудри превращаются в короткую стрижку. Правда, результат ее не расстроил — даже наоборот! Короткие волосы красиво обрамляли лицо сердечком, а челка притягивала взгляд к большим голубым глазам. На вздернутом носике рассыпались веснушки, однако Анну это никогда особо не волновало. Много она не красилась, но сегодня сделала аккуратный макияж, на веки наложила светло-коричневые тени, на ресницы — тушь, на губы — светло-коралловую помаду. Оглядев себя в зеркале ванной, Анна не смогла сдержать улыбки. Зубы у нее были ровные, белые: не зря в детстве она долго носила зубные брекеты. Давно уже не было той пухленькой, рыженькой, веснушчатой девочки со сверкающими во рту скобами. Теперь Анна была настоящей женщиной.
Около двух она выехала в Глиб-хаус к Ленгтону, подтянутая и собранная.
Если он и обрадовался, увидев ее, то ничем этого не показал. Выглядел он гораздо хуже обычного и пожаловался, что не спал почти всю ночь. Вместо комплиментов в свой адрес она услышала раздраженное:
— Подстриглась, что ли?
— Спасибо… Удивительно, как это ты заметил, — ответила она, вынимая из сумки виноград, помидоры на ветке и копченую лососину.
— Меня здесь, вообще-то, кормят. Я думал, ты к обеду приедешь.
— Мне нужно было кое-что сделать. Потом пришло в голову, что, может, ты ближе к вечеру захочешь перекусить…
Он оторвал одну виноградину, она заметила, что у него сильно дрожат руки.
— Ну, когда на работу? — спросил он.
— Не знаю. Может, в понедельник.
— Ждешь, наверное, не дождешься, хоть будет повод не ездить каждый день в это захолустье.
— Никакое это не захолустье. Ты прекрасно знаешь, я езжу потому, что хочу тебя видеть, и мне было бы приятно знать, что ты меня тоже хочешь видеть.
Он пожал плечами:
— Сюда, кажется, довольно долго ехать, а рассказывать мне пока особенно нечего. Никого из больных я еще не видел, зато слышал! Ты не представляешь, до чего скандальный здесь народ. Ночная сестра сказала мне, что таких у них всегда хватает, — это сейчас называется синдром посттравматического стресса. А я бы по-другому сказал: психопаты! А ведь вроде в Ираке не воевали.
Анна терпеливо слушала его жалобы, но наконец он затих — кажется, утомил сам себя.
— Знаешь, — осторожно начала она, — после трагического случая или, скажем, особенно трудного расследования некоторые ребята сильно переживают. Это называется перевозбуждение, или гиперактивность.
— Да что ты говоришь! И в каком же ученом трактате ты это почерпнула?
— Ни в каком. Я ждала сестру, хотела узнать, как у тебя дела; ждать пришлось долго, а когда она освободилась, я заметила, что она какая-то встревоженная, и я спросила, в чем дело. Она ответила, что ее очень волнует один пациент — все время сидит прижавшись спиной к стене. И так всю ночь — боится, как бы его не застигли врасплох.
— В следующий раз, может, пришельцев увидит, — по-стариковски проворчал Ленгтон.
Анна сменила тему и спросила, не нужно ли съездить к нему на квартиру, проверить почту или что-нибудь оттуда захватить, чтобы привезти в следующий раз.
— Что, ищешь повод поскорее отсюда смыться?
Ей захотелось врезать ему как следует — он вел себя точно капризное дитя, как будто вознамерился не так, так этак вывести ее из себя.
— Да нет… Просто у меня ведь нет ключей, а если вдруг что-нибудь важное…
— Какое там важное! Нет у меня ничего важного.
