– Значит, дело решенное, – сказал Барнум, от всей души хлопая меня по левому бедру.
– Решенное? – повторил я. – Что вы имеете в виду?
– Но чего теперь ждать? Ни минуты долее! Ты должен взять свою дражайшую жену и, не откладывая, показать ее доктору Фаррагуту! Он не только знаменит как практик этого потрясающего метода, но – вспомни слова Фордайса – сумел еще и усовершенствовать его!
Застигнутый врасплох совершенно неожиданным заявлением, я лишь безмолвно уставился на директора.
– Не понимаю, как это возможно, – ответил я далеко не сразу.
– А почему бы и нет? – спросил до глубины души изумленный Барнум.
– Помимо прочих причин, – мрачно ответил я, – расходы, связанные с подобным предприятием, далеко превосходят имеющиеся у меня средства.
– Что за чушь, а ну! – воскликнул Барнум. – Не морочь себе голову такими пустяками. Я беру на себя все расходы – все, до последнего пенни!
Как хозяин музея, известный тем, что взимал с каждого клиента по двадцать пять центов за возможность поглазеть на якобы настоящего морского змея, который на поверку оказывался чучелом южноамериканского боа-констриктора, снабженного парой витых рогов и украшенного частоколом зубьев, протянувшихся по всему хребту, Барнум пользовался заслуженной репутацией человека, способного пойти сколь угодно далеко, чтобы облегчить кошельки своей публики. Однако, общаясь с ним частным образом, я всегда находил его чрезмерно щедрым. Но, даже учитывая это, я оказался совершенно не подготовлен к такому великодушному подарку, задевшему меня за живое. Однако я вовсе не собирался соглашаться на его предложение.
Выразив сердечную благодарность, я объяснил, что вряд ли смогу принять подобные щедроты, поскольку даже не надеюсь когда-либо за них расплатиться, а глубоко укорененное во мне, южанине, чувство собственного достоинства не позволяет мне положиться на его великодушие.
– По, – сказал Барнум, вперяя в меня мрачный взгляд, – времени на разные там щепетильности у нас нет. В данный, конкретный момент важно лишь одно – сделать все возможное, чтобы помочь твоей жене. Разумеется, нет никаких гарантий, что наш друг Фаррагут, какое бы он ни был светило, в состоянии вылечить бедную девочку. Но попытка не пытка. «Кто не рискует, тот не пьет шампанское», – таков девиз Ф. Т. Барнума.
Какое-то время я в молчании взвешивал этот аргумент.
– Вы правы, – далеко не сразу ответил я. – Беру назад свои слова и от всего сердца принимаю ваше благородное предложение.
– Браво! – воскликнул Барнум. – Ты принял правильное решение, здорово! Радость-то какая! Ты знаешь, я всегда питал самые нежные чувства к вашей семье, чертовски нежные чувства, и у меня просто сердце разрывается при мысли о том, что твоя бедная жена бессмысленно страдает, когда помощь – вот она, под рукой.
Поскольку моя правая ладонь была все еще смазана притиранием доктора Фаррагута, я подавил непроизвольное желание схватить руку Барнума и изо всех сил пожать ее.
– Если когда-либо представится возможность, – заявил я, – отплатить вам тем или иным образом – к примеру, исполнить какое-либо ваше поручение, – просите, не стесняйтесь.
Не глупи, – ответил Барнум. – Я делаю это вовсе не потому. Долги, должники – вот уж о чем я думаю в последнюю очередь! Благодарение Богу, мне радостно сознавать, что я могу помочь хотя бы в малом. Добродетель – сама себе награда, я всегда это говорил.
И все же, – продолжал он с глубокомысленным видом, поглаживая массивный подбородок с ямочкой, – коли уж ты настаиваешь на взаимной услуге, у меня есть для тебя дельце – нет, пожалуй, не стоит называть это так. Попахивает работой. А это нечто, что доставит тебе подлинное удовольствие, – совершенно в твоем духе. Это имеет отношение к тому чудовищному убийству в Бостоне. Ты знаешь, о чем я, По… то страшное дело о бедной девице Бикфорд. Жуткая история, прямо мороз по коже. Совершенно, совершенно в твоем вкусе.
Преступление, о котором упоминал директор, и вправду было до крайности омерзительным. Первые известия о нем появились двумя месяцами раньше, когда изголодавшийся бродяга, рыскавший по мусорным бачкам рядом с бойней возле бостонских верфей, наткнулся на ужасающую находку. В одном из бачков его ошеломил вид окровавленного остова, который он поначалу принял за скелет барашка или телка. Каково же было его изумление, когда после более тщательного осмотра он признал в нем чудовищно изуродованное человеческое тело!
Его перепуганные вопли быстро собрали толпу, в том числе и нескольких офицеров полиции. Бачок перевернули, вытряхнув из него страшное содержимое. Тело, несомненно, принадлежало женщине, однако дальнейшее опознание оказалось невозможным по причине пугающей природы ран, нанесенных несчастной жертве. К неописуемому ужасу всех присутствовавших, с трупа была целиком содрана кожа – от лба до ступней. Грудная клетка была вскрыта, сердце и легкие вырезаны. Зрелище освежеванного и изуродованного тела, словно выставляющего напоказ сосуды, сухожилия и мышцы, поблескивавшие запекшейся комковатой кровью, было столь отвратительным, что, как было написано в отчете, некоторые полицейские, привычные к самым шокирующим сценам насилия, упали в обморок.
Учитывая место, где было обнаружено тело, сначала предположили, что убийца скорей всего – рабочий с бойни, совершивший преступление в припадке умопомешательства. Жертва, как полагали, вероятно, была обитательницей одного из многих пользующихся дурной репутацией домов этих зловонных трущоб.
Однако при ближайшем рассмотрении содержимого бачка обнаружился крайне важный ключ к разгадке этого темного дела: маленький золотой медальон с выгравированными на обратной стороне инициалами Л. Б. По нему моментально установили, что тело, несомненно, принадлежало пропавшей продавщице одного из магазинов – Лидии Бикфорд. Эта бедная, но добродетельная молодая женщина бесследно пропала несколько дней назад, бросив работу, и ее таинственное исчезновение стало предметом множества догадок газетчиков.
Вскоре после того было точно установлено, что безжалостно освежеванное тело было телом мисс Бикфорд. Для этого потребовалась помощь дантиста, который опознал амальгамовые пломбы, недавно поставленные им на коренные зубы несчастной. Беседуя с убитыми горем родителями зарезанной девушки, полиция вскоре обнаружила, что некий молодой студент-медик по имени Гораций Райе вот уже несколько месяцев ухаживал за Лидией.
Полиция немедленно направилась в его жилье, где при тщательном обыске были обнаружены неопровержимые доказательства его вины, а именно: пропитанное кровью платье молодой женщины, связанное в один узел вместе с орудием, которое он явно использовал для совершения своей неслыханной операции. Эти вещественные доказательства были найдены под незакрепленной доской пола в дальнем углу комнаты. При предъявлении улик Райе выразил крайнее удивление и замешательство, настаивая на том, что понятия не имеет, как эти вещи оказались там, где были найдены. Он упорно продолжал утверждать, что невиновен, даже в тюрьме, где пребывал в ожидании суда. Тем не менее в глазах большинства обозревателей ответственность Раиса за варварское убийство полностью подтвердилась, когда впоследствии он повесился в своей камере, – при этом самоубийство было широко истолковано как выражение непреодолимых угрызений совести.
