Никто не указывал ему. Он сам решал, какой товар продавать, какой — покупать, куда вкладывать деньги и с кем сотрудничать. Хлеботорговая компания давно уже перестала торговать одним только русским зерном. Созданная четверть века назад, она недолго пользовалась благорасположением американцев. Теплые, почти союзнические отношения между Россией и Штатами почему-то резко охладели после продажи Аляски. А в восьмидесятые годы Америка из покупателя хлеба превратилась в продавца — и над российской компанией нависла угроза ликвидации. Ее глава, барон Семен Карлович Лансдорф, большую часть времени проводил в Сан-Антонио, где у него был свой особняк, и уныло готовился к возвращению в Петербург. Поставки резко сократились, и тогда Орлов на свой страх и риск принялся торговать чем придется — зерном из Канзаса, хлопком из Луизианы, и даже лесом из Миннесоты. Компания выжила, и Лансдорф остался в Америке. Он по-прежнему предпочитал жить в Техасе, лишь изредка наведываясь в Литл-Рок. Всеми делами занимался Орлов, и занимался успешно — сейчас у него был достойный банковский счет, имелась квартира в приличном районе, и жалованье его работников было весьма высоким для Арканзаса. В общем, когда Семен Карлович начинал вслух размышлять о том, чтобы выйти в отставку и навсегда поселиться в Америке, капитан Орлов не спорил с ним. Более того, он легко мог бы поддержать разговор, потому что уже несколько раз отсылал в штаб прошение об отставке. К первому рапорту он приложил пространное письмо с объяснением причин, ко второму — лишь короткую записку, мол, если я нужен, дайте серьезное дело, а не нужен — отпустите на все четыре стороны. Поскольку ответа не было, он решил больше ничего не объяснять, и просто подавал прошение за прошением при каждой оказии.
Письмо от Лансдорфа ему принесли вечером.
«Милейший Павел Григорьевич!…»
Как обычно, эпистола барона начиналась длиннейшей преамбулой, и заканчивалась почти бесконечным перечнем всех, кому в далеком Арканзасе следует кланяться и передавать поцелуи. Между этими шедеврами пустословия Лансдорф, как прирожденный дипломат, ухитрился вставить емкое и, видимо, крайне важное сообщение. Суть его была в том, что некий их соотечественник, проездом находящийся в Техасе, испытывает жгучее желание поговорить с Орловым. Чем раньше этот разговор состоится, и чем благопристойнее будут высказывания «милейшего Павла Григорьевича», тем спокойнее будет на душе у Семена Карловича.
Особняк гостеприимного барона никогда не пустовал: в нем постоянно жили гости из России. Некоторые из них были торговыми агентами, иногда там останавливались дипломаты, но чаще всего в особняке находили приют те, кто путешествовал по личной надобности.
Орлову не хотелось встречаться с неведомым и настойчивым соотечественником. Если бы это был кто-то из своих, его предупредили бы заранее весточкой. Значит, проездом в Сан-Антонио находится либо инспектор военного ведомства, либо ревизор из министерства иностранных дел. Ни с тем, ни с другим капитану Орлову не о чем было говорить. Но от приглашения барона нельзя было отказываться.
Назавтра же он отправился в Техас, прихватив с собой посылочку для генерала Обручева: в запаянной жестяной банке из-под солонины находились отчеты за два месяца, очередное прошение об отставке и револьвер от Галлахера.
Лансдорф поморщился, увидев банку.
— Павел Григорьевич, голубчик, нельзя ли придать вашей корреспонденции более эстетический вид?
— Помилуйте, ваше превосходительство! Какая разница? Курьер упакует.
Барон сокрушенно вздохнул. Тонкий ценитель прекрасного, Семен Карлович даже обычные почтовые пакеты превращал в произведения искусства — бумагу для них заказывали в Лионе, а каждую надпись исполнял собственноручно, загубив несколько черновиков. Он и сам являл образец аккуратности. Полный, но не тучный, с безупречными бакенбардами и идеально выскобленным подбородком, барон словно сошел с одного из портретов, висевших в его кабинете.
Помощник барона, Конрад Бертельс, взвесил банку на руках:
— Здесь на полфунта больше, чем указано на этикетке. Как же вы так оплошали? Кстати, Павел Григорьевич, почему вы потчуете свое начальство исключительно солониной? На мой взгляд, весьма удобными представляются банки от консервированных персикаов.
Конрад, молодой белобрысый здоровяк с покатым лбом и массивным подбородком, по-приятельски подмигнул капитану. Несмотря на молодость, Бертельс имел богатый опыт службы на Ревельской таможне. Год назад Конрад женился на дочери Лансдорфа, и барону удалось без лишних проволочек перевести его на другую работу. Теперь молодая семья жила под родительским кровом, и, насколько было известно Орлову, собиралась осесть в Техасе навсегда.
— Но о персиках поговорим в другой раз, — продолжил Конрад. — Вас, Павел Григорьевич, ожидает встреча с интересным собеседником.
— А собеседник может немного подождать? — спросил капитан. — Я бы хотел помыться с дороги, да и позавтракать не мешало бы.
— Позавтракаем вместе, — предложил Бертельс. — Этот человек остановился в «Шварцвальде», и к нашему приходу там будет готов отличный завтрак. Вы никогда не ели в нашей таверне?
— Не имел счастья, — осторожно сказал Орлов.
Когда они подошли к таверне, из ее открытых дверей доносился аппетитный запах тушеной капусты. Хозяин, довольно улыбаясь, стоял на пороге в новом белом фартуке, повязанном поверх голого торса. Его руки, толстые, как ноги нормального человека, были покрыты медными волосами, и эти волосы становились все гуще от кисти к локтю, потом редели, однако на плечах уже лохматились, словно эполеты. Кожа на лице, на шее, на груди была одного и того же цвета и напоминала хорошую ветчину.
Внутри таверны радовали глаз яркие желтые афиши с крупными черными буквами, извещавшие о борцовских турнирах. Фамилия «Шварцвальд» на них была обведена красной рамкой, причем явно не типографским способом. Под одной из таких афиш за накрытым столом сидел человек в длинном плаще и в шляпе с опущенными книзу полями.
— Кажется, вы еще не знакомы, — сказал Бертельс. — Мистер Орлов, наш представитель в Арканзасе. Дядюшка Йоган Шварцвальд, из Гамбурга, чемпион мира по борьбе. А это наш гость из Нью-Йорка, мистер Форд.
Тот, кого назвали Фордом, молча приподнял шляпу, показав гладко выбритый череп.
— Ах, мистер Форд, — пропел дядюшка Шварцвальд, — как шаль, что я не могу фытать свою точь замуж за вашего сына. Форд! Это звучит! Какое потомство могло бы получиться от наших тетей. Арнольд Форд, наш внук, положил бы на лопатки всех этих янки, французов и макаронников!
— У меня, к сожалению, нет сына, — заметил бритоголовый.
— Не пета, у меня все равно нет точери, — дядюшка Йоган горестно развел руками. — Но вы же понимаете, Арнольд Форд это совсем не то, что Арнольд Шварцвальд. Человек с фамилией Шварцвальд никогда не станет чемпионом в этой стране. Может быть, в Иллинойсе. Но не в Калифорнии, не в Канзасе, не в Луизиане. Я был в разных штатах, и мне нигде не давали победить. Томпсон, Харди… Победу давали им. А Харди на самом деле Гардье, лягушатник. Мне тоже предлагали новое имя, например, Джо Блэквуд. И тогда я бы стал чемпионом Мериленда. Но вы знаете, что я им сказал? Я сказал, что человек должен оставаться самим собой даже в Мериленде.
