дома и прибежали сюда. Купались нагие, занимались любовью на пледе вон под той ивой. Тут же он клялся мне в любви.
— Кудряшечка, моя… — мягкие, нежные губы ползут по шее, разгоняя табуны мурашек, — какая же ты… сладкая.
— Это речная вода, — хихикаю и прикрываю рот ладошкой.
— Нет, это ты, — Мир бормочет мне в ухо и легонько прикусывает мочку уха. — Боже… ты сводишь меня с ума. Рита… Ритка… моя Кудряшечка…
Нежно кладет меня на плед, уверенно ласкает грудь, просовывает руку меж наших тел, заставляя сердце бешено колотиться в груди, а меня шумно дышать.
— Никогда не смогу насытиться тобой…
Никогда не говори никогда, Мирон.
Набираю в легкие воздуха:
— На следующей неделе я вернусь в город и подам на развод, — смотрю прямо перед собой, не в силах повернуться.
— Не делай этого, — просит он хрипло, тянет ко мне руки, хочет, чтобы я повернулась и посмотрела ему в лицо.
Именно это я и делаю — переборов себя, оборачиваюсь и повторяю как можно увереннее, хотя внутри дрожу, как осиновый лист:
— Я думаю, нас быстро разведут. Делить нам нечего.
— Не хочу развода. Я ничего не чувствую к ней, слышишь? Она для меня ничто, — молит меня.
Цепкая хватка горячих рук обжигает предплечья.
— Это совершенно не важно, Мирон. То, что ты сделал… то, что вы сделали, называется предательством.
— Не подавай на развод, Кудряшка, — как будто специально произносит прозвище из счастливого прошлого.
— Я уже далеко не та Кудряшка, — говорю сдавленно и едва слышно, — да и ты не тот, кого я полюбила.
— Только не говори, что разлюбила меня за один час.
Собираю всю волю и с силой выталкиваю слова из глотки:
— Нет, Мирон. Любовь не прошла, — смотрю на него тяжелым взглядом и сгребаю осколки себя, — но, поверь, я сделаю все, чтобы выжечь из себя эту любовь.
Епифанов резко придвигается ко мне и пытается схватить в объятия, но я отбиваюсь и отталкиваю его:
— Хватит! Довольно того, что ты целовал меня без моего согласия, — на самом деле я смутно помню то, что тогда происходило, все будто за красной пеленой, размыто.
Боли до сих пор нет, но я знаю, что придет момент — и эта волна накроет меня, уничтожит. Пока же мое сознание спасает меня, накидывая броню одну за одной.
Мирон оставляет попытки сблизиться со мной, роняет руки на колени и откидывает голову назад, упираясь в подголовник.
— Я был не в себе, Кудряшка. С катушек слетел, когда понял, что ты собираешься уйти.
— Хватит называть меня так, Мирон. Кудряшки больше нет, — рублю жестко.
— Ошибаешься, — устало оборачивается ко мне, трет отросшую щетину. — Ты задвинула ее куда-то далеко, вытравила из себя. Изменила внешность, поведение. Ты была смешливой девчонкой, готовой идти со мной, куда бы я ни позвал. А превратилась в чопорную диву, отстраненную ледяную королеву.
Я ахаю, опешив от его претензий:
— Ты забыл, кто ты? Генеральный директор строительной фирмы. Бесконечные приемы, подписание договоров, новые партнеры, смотрины. Я пыталась соответствовать тебе и твоей семье. Стать для тебя идеальной, все, как хотела твоя мать…
— А чего хотел я, Рит?! — Мирон переходит на крик. — Ты не задумывалась об этом? Мне нужна была ты! ТЫ! Не идеальная вылизанная картинка, а та самая безбашенная девчонка, которая радовалась каждому дню, бегала под дождем и таскала домой бездомных котят.
Дышу глубоко… сколько же у нас накопилось невысказанных претензий за эти годы?
— Но и ты изменился, Мир. Отдалился. Хотя все это уже неважно. Прошлого не отмотать назад, нас не изменить. Мы такие, какими стали… Или такие, какими нас сделали.
— Для меня ничего не поздно, Рит, — снова тянет руку, пытается переплести ее с моими пальцами.
Я поддаюсь, разрешаю ему это сделать — напоследок.
— Вернись. Начнем все с начала. Съездим в отпуск, отдохнем вместе. Помнишь, мы хотели ребенка?
Как ножом по больному месту. Уже несколько лет у нас не получается зачать ребенка. Боже, сколько всего пройдено. Куча анализов, тестов, узи. Сколько надежды, молитв, отправленных в космос. Видимых проблем нет, все врачи талдычат одно и то же: про гребаную совместимость. Про время, про то, что надо отпустить и «оно придет само».
Хорошо, что не пришло.
— Я так не смогу, Мирон. Я даже в глаза тебе смотреть не могу, а ты говоришь вернуться, — рублю канаты, соединяющие нас, переплетающие наши судьбы.
Как бы я ни любила, как бы я ни хотела быть с Мироном, мои чувства не перепрограммировать, память не стереть, да и нас уже не изменить.
— Нет больше никаких «мы». Теперь каждый сам по себе. Отвези меня домой, пожалуйста.
Мирон кладет руки на руль и роняет на них голову. Я отворачиваюсь к окну и смотрю в темноту. Слушаю себя, ищу что-то. Наверное, я правда стала замороженной, не только внешне, но и внутренне, раз ничего не чувствую.
Ведь должна же быть гребаная боль… Я вижу ее в его глазах, вину, страх, все это там. Почему же я бесчувственная такая.
— Я люблю тебя, — поднимая голову, говорит Мирон. — И, в отличие от тебя, я не буду выжигать свои чувства. Ты самое лучшее, самое светлое, что было со мной. Я ошибся, знаю. И, наверное, мне нет прощения, но это не значит, что я отступлюсь от тебя.
— Не надо, Мирон. Отпусти меня, так будет лучше. Нам обоим.
Он протягивает руку и наматывает на палец ненавистный завиток.
— Ошибаешься, Кудряшка. Нихера нам не будет лучше. Я обещал тебе — вместе до гробовой доски. Сдержу обещание.
Устало хмыкаю и отбираю у него прядь:
— Ты много чего обещал. Например, что любить будешь всю жизнь.
— Блять, да я люблю тебя! — с силой заряжает руками по рулю.
А я не выдерживаю, в тот же миг перехожу на крик:
— Какая же это любовь, если ты трахаешь другую уже полгода!
В машине наступает тишина. Слышно, как на улице ветер играет с листвой, шумно перебирая ее.
— Откуда ты узнала? — голос замогильный, обугленный.
Достаю колоду и выкладываю все карты на стол. Некого больше щадить. Раз уж начали, надо довести до конца:
— Я не знала, Мирон. Просто чувствовала. Видела отчуждение в объятиях, коротких поцелуях. В том, как член на меня не вставал.
Мужчина замирает, шумно втягивает носом воздух.
— Тебе чуть ли не заставлять себя приходилось, чтобы заниматься со мной любовью. Поначалу я старалась, пыталась возбуждать тебя, как раньше. Красивое белье, свечи. А потом увидела ваш секс с Мариной. Тебе же не любовь нужна, а обычная ебля.
Мирон
