Больше ему в Лондоне и носу не казать.
Верити горячо сочувствовала ему. Ругала на чем свет стоит брата и выживших из ума стариков в мантиях и париках.
Значит, они ничего не смыслят в законе, раз позволяют грабить честных людей средь бела дня! И тогда ей в голову пришла одна мысль. Чудеснейшая мысль – как избавиться ото всех бед и заодно залатать дыры на их репутациях.
– Я говорила вам...
– Мне показали фотографии леди Веры Дрейк, она совсем не похожа на вас. Показали ее могилу. Меня даже отвели к врачу, который ухаживал за ней на смертном одре.
– Вы сказали им, что хотите на мне жениться? Может быть, в этом-то все дело, особенно для герцогини. Берти уставился на нее:
– Вы что, совсем лишились рассудка? Мне и без того стыдно было стоять перед их светлостями и расспрашивать, не является ли моя служанка их возлюбленной племянницей. Мой Бог, если дойдет до ушей брата... – Берти глубоко вздохнул. – Нет, я не желаю жениться на собственной кухарке, благодарю покорно. Если вы всего-навсего кухарка!
На некоторое время Верити лишилась дара речи. Разумеется, она прекрасно знала, что мистер Сомерсет не женится на простой кухарке – хотя иные джентльмены женились на своих служанках, даже на актрисах, и жили долго и счастливо, – тем не менее у нее разрывалось сердце, когда она слышала, как Берти говорит это вслух. Всего-навсего кухарка!
Взяв себя в руки, она заговорила, нерешительно, умоляюще:
– Герцог с герцогиней – не единственные, кто меня знал. Мы можем разыскать мою старую гувернантку. Или месье Давида. Они не станут лгать, чтобы спасти свое положение в обществе.
– Нет, Верити. – Теперь Берти цедил сквозь зубы. – Я удостоился чести познакомиться и сидеть за столом с их светлостями, и более богобоязненных, честных и великодушных людей я не встречал. То, что они мне сказали, является исчерпывающим доказательством. Я отказываюсь принимать участие в этой комедии, подвергая их и себя оговорам двуличных ничтожеств, которые за гинею скажут все, что угодно.
Итак, он считал ее лгуньей, двуличным ничтожеством, которое наговорит с три короба, чтобы получить приз – мужа. Ей захотелось наброситься на него с кулаками. Будь она все еще леди Вера Дрейк, он был бы много ниже ее. У него даже не было титула! А дом в Фэрли-Парк представлял собой крытый тростником домишко – куда ему до великолепия Линдхерст-Холл!
Верити промолчала. Ей вообще не стоило раскрывать рот. Следовало предвидеть.
Берти вздохнул. Отошел от окна, где стоял истуканом, уселся на обитую вышитой тканью табуретку возле постели.
– Покончим с этим, – заявил он устало, сбрасывая туфли и носки. – А теперь марш в постель.
– Простите? Он спятил?
– Я сказал, марш в постель, – нетерпеливо повторил он.
– Это вряд ли.
Берти даже не удостоил ее взглядом.
– Не будьте ребенком.
– Это как раз не по-детски – отказаться лечь с человеком, который считает меня бессовестной авантюристкой.
Он отстегнул запонки.
– К чему обижаться, если вы такая и есть?
До этого момента Верити надеялась, что он тоже ее любит. Теперь у нее потемнело в глазах. Наверное, так чувствует себя снеговик в первый день весны. Ее мир рушится, и она растает, обратится в ничто.
– Я вовсе не такая, и я оскорблена. – Ее голос сделался ломким и горьким, словно подгоревшая карамель. – И не могу понять, почему вы все еще хотите держать меня возле себя, раз я такое отвратительное ничтожество.
Наконец их глаза встретились, но в его взгляде Верити не увидела ничего, кроме жесточайшего раздражения.
– Прекрасно. Лелейте свою обиду. Но не заблуждайтесь относительно моих мотивов. Меня интересовала отнюдь не красота вашей души, и вы это знаете.
«Иногда, когда я смакую ваши обеды, я понимаю – это больше, чем еда. Я наслаждаюсь красотой вашей души, исполненной сладостной тайны и вечного сияния, словно преддверие рая».
Ложь. Все ложь. А она верила.
Верити едва сдержалась, чтобы не заплакать, хотя глаза уже налились слезами, и присела в реверансе. После их первой ночи Берти сказал ей, что она больше не обязана приседать.
– Доброй ночи, мистер Сомерсет.
Больше никогда она не назовет его «Берти» – пока он жив.
Глава 4
День клонился к вечеру. Тихонько позвякивая, карета приближалась к цели. Бамбри, кучер, целых три дня провел, до блеска начищая ручки, шляпки гвоздей и собственные пуговицы. Все окна, смотревшие с парадного фасада дома, были ярко освещены. Горели свечи, сияли лампы, и в потоке света, что лился сквозь протертые смесью нашатыря и винного спирта окна, экипаж тоже поблескивал, словно вырезанный из оникса и черного янтаря.
Верити наблюдала из застекленной террасы. У ее отца тоже была такая карета, огромный великолепный экипаж, что твой омнибус. К тому времени как она поселилась в Фэрли-Парк, она уже досыта хлебнула нищеты и изнурительного физического труда. Ей снова захотелось кататься в нарядной карете, носить красивую одежду и спать на пуховых перинах, целой горе перин, выше ее собственного роста!
Время от времени Верити задавалась вопросом: любит ли она Берти ради него самого или потому, что он олицетворяет мир, которого она лишилась? Впрочем, ответ на этот вопрос ее мало волновал. Разве история Элизабет Беннет[4]была бы столь триумфальной и столь популярной, будь мистер Дарси простым фермером? Надо полагать, нет.
Подобно мистеру Дарси, Берти располагал десятью тысячами фунтов в год. Сомерсеты слыли уважаемой семьей еще со времен Столетней войны – их предок получил поместье по особому королевскому декрету в тысяча триста девяносто восьмом году за храбрость, проявленную в битве. Правда, с тех пор ни один из Сомерсетов не удостоился звания пэра, зато многочисленные сыновья посвящались в рыцари за заслуги перед короной, будь то в мирное или военное время. Последний, кто получил рыцарский титул, был сэр Фрэнсис, отец Берти.
Дом в Фэрли-Парк, перестроенный в начале предыдущего столетия, являлся замечательным образцом творчества Роберта Адама[5]. Сад, угнездившийся в излучине реки Юр и заботливо взращенный поколениями энтузиастов садового искусства, представлял собой сорок акров буйства красок и идиллии, прекрасный в любое время года.
Бамбри осадил четверку лошадей, карета встала. С запяток соскочили Джеффри и Дикки. Пальцы Верити сжали занавеску, за которой она пряталась.
За исключением миссис Бойс и мистера Прайора, ожидавших нового хозяина снаружи, на широкой нижней ступени ведущей к парадной двери лестницы, почти все слуги собрались в холле, под бело-синим потолком, который всегда напоминал Верити изысканную чашу яшмового фарфора.
