class="p1">— А сколько человек в экипаже?
— Всего пятеро… А что?
— А то… — сказал Толя. — А то… — Он вдруг замялся, страшно смутился и покраснел, потому что ему внезапно пришла в голову совершенно сумасшедшая или, точнее, совершенно фантастическая мысль, и ему даже стало немножко страшно от неё — такая она была неожиданная, ослепительная, ужасная. — А то, — растерянно бормотал Толя, — то…
— Ты что, спятил? — спросил Колесников.
— Да… кажется… — признался Толя, потому что хотя он и прожил уже двенадцать лет, а так и не научился говорить неправду, и сейчас ему было трудно не рассказать Колесникову всё, что он задумал, а говорить этого нельзя было ни в коем случае. И он мямлил и заикался: — Я… я… Я подумал… Я хотел…
И он в конце концов сказал бы ему правду, если бы Колесников не прервал его:
— Ну что ты хотел бы? Что? Терпеть не могу мямлей!
Толя, минуту назад распаренный и красный, внезапно побледнел и, к немалому удивлению Колесникова, уткнулся лицом в песок и пролежал так несколько минут, потом медленно приподнял голову, и с его губ, носа и щёк посыпались приставшие песчинки.
— А если звездолёт сядет на море? — спросил он. — Или в болото? Или в лес? Что тогда делать?
— Да не может он туда сесть! — закричал Колесников. — Сложнейший электронный мозг не разрешит ему посадку в такие места, он контролирует все действия пилота и штурмана. Но если пилот сам хочет вести или сажать звездолёт, он должен сесть за штурвал…
— Ты так говоришь, будто уже был в этом «Звездолёте-100».
— Конечно! Как же я мог там не побывать, если дядя Артём возил нас на космодром? Я облазил весь корабль: отсеки, салон, отделение двигателей, осмотрел все его электронно-кибернетические устройства. Дядя Артём показал мне и объяснил, а в рубке управления даже позволил нажимать на…
— Дай честное слово, что всё это правда! — Толя сел на песок.
— А зачем мне врать тебе?
Потом они сели в автолёт и помчались к своему дому, и опять сзади, с боков и по радио раздавались сигналы и предупреждения улично-воздушной регулировки. Однако Толя уже не очень пугался их. Он сидел, прижатый скоростью к спинке сиденья, и думал: «Нет, Колесникову нельзя даже намекать об этом! Вот если бы рядом были Серёжа и Петя с Андрюшей, тогда другое дело: им бы можно было рассказать обо всём…»
Глава 4
Отобранные права
Дела у Жоры были из рук вон плохи. Он опять проспал.
Что уж тут делать — любил он поспать. Недавно отец привёз домой взамен устаревших роботов, помогавших по хозяйству, двух новейшей марки, и в то время, когда отец с матерью были на работе, они старательно пылесосили и убирали квартиру, стирали, гладили и готовили еду. Так что Жоре нечего было делать, и он целыми днями шатался по городу или по двору. Спать он мог до полудня. А так как слишком много спать вредно, отец приказал одному из роботов будить его в восемь утра — пластмассовым крючком стаскивать одеяло.
Робот и сегодня аккуратно стащил с него одеяло, тоненько пропищав: «Подъём, лежебока!» — однако Жора не проснулся, а только досадливо лягнул ногой и продолжал спать без одеяла. А когда он вскочил с постели и спросонья уставился на часы, было уже девять.
Жора буквально впрыгнул в штаны, сунул руки в рукава рубашки и, не помывшись и даже не поев — а уж этого почти никогда не случалось с ним! — бросился к лифту. Нажал зелёную кнопочку вызова и стал заправлять рубаху в штаны, застёгивать пуговицы. И те три секунды, в течение которых он спускался вниз, он лихорадочно действовал: глядясь во все три зеркала кабины, поправлял ворот рубахи и, хорошенько плюнув на ладонь, приглаживал торчащие во все стороны жёсткие, как щетина, волосы. И когда лифт доставил его вниз, вид у Жоры был что надо: щёки блестели, как подрумяненные, щедро смазанные маслом блины, глаза радостно сияли, и ремень на тугом животе был аккуратно затянут — даже кончик его не торчал, как обычно, в сторону…
И не скажешь, что недоспал!
И не скажешь, что совсем не завтракал…
Он суматошно выскочил из лифта, хотя почти безошибочно знал, что и сегодня всё потеряно. Конечно же, Леночка опять уехала на репетицию… И ведь сам же виноват во всём!
Две недели назад он прочёл в городе объявление, что скоро на их Центральном стадионе состоится Большой Праздник Южного Лета, что в нём могут принять участие все желающие, начиная с семи лет, — певцы и певицы, гимнасты и гимнастки, танцоры и танцовщицы… Прочёл это Жора и тут же подумал: а знает ли об этом Леночка? Надо сказать ей… Вдруг она пройдёт и будет танцевать в балете перед всем городом? Жоре стало очень хорошо. С этим настроением он на ходу прыгнул в автолёт. И хотя дверь сзади сильно прищемила его штаны, и Жора не мог повернуться, и пассажиры посмеивались над ним, он особенно не огорчался: сейчас расскажет Леночке… Однако во дворе её не оказалось; а вообще-то она частенько появляется возле цветов, любуется ими, наблюдает, как роботы старательно поливают их реденьким дождиком; и недавно она даже попросила Жору сказать отцу, чтобы он привёз ещё одного механического поливальщика, потому что лето стояло очень жаркое.
Итак, Леночки во дворе не оказалось и был прекрасный предлог ворваться к ней прямо домой. Это он и сделал, и в первый раз без всякого стеснения.
— Лен… Праздник!.. Слышала? — сразу выплеснул он из себя, сильно запыхавшись.
Леночка играла на маленьком электронном пианино.
Услышав его, она недовольно встряхнула длинными волосами и слегка повернула к нему голову:
— А помедленней ты можешь говорить?
— Могу… — И, мучаясь, Жора стал тянуть, как неживой, но когда наконец добрался до главного — до сути объявления, Леночка нетерпеливо вскочила с вертящегося стула и замахнулась на него нотами:
— Ты что как мёртвый? Скорей говори!
Ну, Жора и сказал. Слово в слово запомнил объявление.
— Жорочка, спасибо! — Леночка так подпрыгнула, что её коротенькое голубое платье на мгновение встало колоколом, крутнулось вокруг неё, а потом опустилось. Жора был счастлив, что доставил ей столько радости.
Кто же думал, что всё обернётся по-иному?
…Жора выскочил
