— Под каким именем?
— Он — брат Тимон. — Казалось, Самуил на мгновенье охрип.
Марбери заметил, как вздрогнул при этом имени человек, названный Даниилом и до сих пор не проронивший ни слова.
— Кто выбрал для него это имя? — полюбопытствовал Марбери, не сумев скрыть легкой насмешки. Трое переглянулись. Очевидно, ответа они не знали.
— Я спросил только потому, что имя показалось мне любопытным. Видите ли, оно фигурирует в одной известной мне пьесе. Это герой, возненавидевший всех людей — возненавидевший потому, что они ответили неблагодарностью на его благодеяния.
Все трое молчали.
— Ну что ж. — Марбери встал и завернулся в плащ, нащупав рукоять невидимого кинжала. — Пусть будет Тимон. С нетерпением жду встречи с ним.
С этими словами Марбери шагнул к двери, остерегаясь поворачиваться спиной к трем теням. Настороженно ловя слухом каждое их движение, он выскользнул за дверь.
Удостоверившись, что Марбери ушел, Самуил тяжело опустился на стул. Исайя протяжно выдохнул.
Тот, кого назвали Даниилом, первым снял маску и утер ею лицо. Рука у него дрожала.
— Слава богу, дело сделано, и я могу вернуться в Рим.
— Если только… Пока можете. — Самуил, не снимая маски, взглянул на Исайю.
— Тайные комнаты и тени не по вкусу нашему брату кардиналу Венителли, — вздохнул тот.
— Смотрите, я обливаюсь потом, и это в холодной Англии! — Кардинал бросил на стол промокшую маску. — Вы больше не называете меня Даниилом?
— Ни к чему, — проворчал Исайя. — Мы одни.
— Конечно. — Венителли вздрогнул и рассеянно перекрестился. — Должен сказать вам обоим, что мне жаль Марбери. Жаль. Он, насколько мне известно, умный человек. Как вам удалось так долго дурачить его?
— Он протестант, — презрительно сплюнул Самуил.
— Он нам доверяет. А почему бы и нет? Мы несколько лет добивались его доверия ради нынешней цели. Он же, не зная того, послужил нам орудием в разрушении заговора Уотсона против Якова.
— Он… — Венителли опять задрожал. — Я полагал, наш отец Генри Гарнет…
— Для папы желательно было осуждение Яковом всех католиков, — прошипел Исайя. — Он полагает, что ничто не сплотит нас сильнее, чем гонения.
Венителли судорожно пытался понять.
— Его святейшество не желал, чтобы Яков отзывал антикатолические эдикты?
— Марбери, не ведая того, служит нам орудием, как и так называемый брат Тимон, — ухмыльнулся Самуил.
При звуке этого имени Венителли закрыл глаза.
— Тимон, — с трудом повторил он, глядя на дверь, за которой скрылся Марбери. — Что мы творим? Мы предали этого достойного человека во власть демона.
4
В это самое время на другой улице Кембриджа блеснул под луной серебристый клинок. И вонзился в сердце старика.
Кинжал был искусно направлен вверх под ребра. Старик по имени Джейкоб уставился на своего убийцу: неимоверно высокий черный силуэт фигуры, глухой и непроглядный, как тьма. Плащ с капюшоном делал его почти невидимым в ночи.
— Позволь, я объясню, что произошло, — спокойно шепнул убийца. — Я проткнул ножом твою тонкую-тонкую кожу и ввел его в бьющееся сердце.
Ты не чувствуешь движения клинка, хотя я рассек твое сердце почти точно пополам. Рана в груди такая чистая, что кровь почти не вытекает из нее, но сердце будет еще одно-два мгновения качать кровь и так туго наполнит грудную полость, что твое тело, по крайней мере теоретически, должно лопнуть. Не бойся, ты будешь уже мертв, когда это случится. Зато это очень затруднит опознание твоего тела.
Монашеский капюшон упал с его головы, открыв лучившееся ледяным светом лицо. Глаза цвета молодой листвы, спутанные локоны курчавых, черных с сединой волос. Лицо казалось не живым, а высеченным из камня.
— Я знал тебя… столько лет… Джордано! — выговорил Джейкоб.
— Да, — ласково ответил убийца. — Потому-то я тебя и убил. Джордано должен исчезнуть. Я стерт из всех записей, а ты — живое свидетельство моего существования. Видишь ли, отныне я буду зваться Тимоном.
Джейкоб силился снова заговорить.
— Не бойся, — предупредил его слова Тимон. — Ты посвятил жизнь служению Богу и своим господам из рода Сидни. Душа твоя сейчас сжалась в комок — я это чувствую, — готовясь к прыжку в небеса. Там она обретет вечную радость. Ты был хорошим человеком.
Переулок был коротким, в три лошадиных корпуса. На камнях под ногами блестел лед. По сторонам стояли две захудалые лавчонки самой бедной части Кембриджа. Одна — мясная лавка — наполняла воздух зловонием падали. На стене другой, лудильной мастерской, висели дешевые медные кастрюли.
Джейкоб забылся. Он ничего не ощущал, кроме запаха мускатного ореха, исходившего от убийцы.
— Возможно, ты гадаешь, почему я избрал этот способ казни, — продолжал убийца, удерживая клинок в груди Джейкоба. — Ты мне нравишься, а мои исследования показывают, что от подобной раны ты не должен ощущать боли. Врачи Древней Греции учат нас, что, испытывая потрясение такой силы, человеческое тело отказывается в него поверить и все чувства на краткое время отказывают. Ты скоро уснешь, так и не ощутив ничего, кроме первого прикосновения кинжала. Я был добр к тебе, Джейкоб, насколько это возможно для меня.
Глаза Джейкоба закатились.
— А! — Тимон выдернул кинжал.
Когда труп повалился на камни, Тимону представилось, что он видит поднимающуюся вверх струйку белого пара.
— Прощай, Джейкоб, — обратился он к этой струйке. — Увы, мы с тобой больше не увидимся. Вечность нам предстоит коротать в разных местах.
И тут из тени выскочила собака. Пса выпустили из боковой двери мясницкой.
— Куси его, малый! — прорычал человеческий голос. — Он убил Джейкоба.
Пес прыгнул, нацелившись Тимону в глотку.
Тот, не задумываясь, выставил перед собой кинжал. Глубокая рана рассекла горло собаки, едва не отрубив голову. Мертвое тело продолжало прыжок, пока не рухнуло рядом с трупом Джейкоба.
Тимон сделал три длинных неторопливых шага и оказался перед скорчившимся в тени, испуганно выкатившим глаза мясником.
Без единого слова Тимон сгреб его за фартук и протолкнул спиной вперед в дверь лавки. Ударившись спиной о край деревянного стола, тот осел на пол. Тимон мгновенно оказался в переулке, ухватил мертвую собаку за хвост и приволок в лавку.
— Как неудачно, — хладнокровно заметил он про себя, снова отбрасывая капюшон.
Увидев его лицо, мясник попытался отползти.
— Бедняга Джейкоб! Мерзавец, я видел, что ты сделал!
— Знаю, — рассудительно ответил Тимон. — Поэтому придется убить и тебя.
