— До тех пор пока королева не соизволит дать согласие, я не связан брачными узами. А ты, Бруно? Успел наверстать потерянные в монастыре годы, пока болтался по Европе? — Он игриво заехал локтем мне под ребра.
Я усмехнулся и потер ушибленный бок.
— Три года назад в Тулузе я встретил Моргану, дочь дворянина-гугенота. Я наставлял ее брата в метафизике, но стоило их отцу отлучиться, как Моргана попросила меня почитать вместе с ней. Она жаждала знаний — редкое свойство у женщины, тем более у богатой.
— Богатой и красивой? — блестя глазами, подхватил Сидни.
— О, прекрасной! — Я прикусил губу, вспоминая голубые глаза Морганы и то, как она, бывало, старалась развеселить меня, когда ей казалось, будто я предался меланхолии. — Я добился ее любви, хотя с самого начала знал, что любовь эта будет недолговечна. Отец предназначал ее одному аристократу из гугенотов, а не беглому итальянскому католику. Даже когда я получил должность профессора в университете Тулузы и мог бы содержать семью, он и слышать не хотел о нашем браке и пригрозил пустить в ход все свои связи в городе, чтобы уничтожить меня.
— И что же дальше? — История, похоже, не на шутку заинтересовала Сидни.
— Она хотела бежать со мной и даже просила меня об этом, — вздохнул я. — Я чуть было не согласился. Но в глубине души-то я знал, что это не для нее. Поэтому однажды ночью я сбежал один, в Париж, и там окунулся в свою работу и в придворную жизнь. Но я часто вспоминал, от чего отказался в ту ночь. — Голос мой дрогнул, я опустил глаза.
— Ты был прав, друг мой. Иначе мы не дождались бы тебя. Да и она давно уже замужем за каким-нибудь дряхлым герцогом, — подбодрил меня Сидни.
— Так бы оно и вышло, — кивнул я. — Но она умерла. Отец уже готовил ее брак с одним из своих друзей, но перед самой свадьбой она утонула. Ее брат написал мне.
— Ты думаешь, это самоубийство? — Склонный к мелодраматическим эффектам Сидни широко раскрыл глаза.
— Правды я никогда не узнаю.
Я смолк и уставился на дальний берег реки.
— Очень жаль, — пробормотал Сидни и снова похлопал меня по спине; до чего же эти англичане верят, что их похлопывание бодрит и утешает! — И все же, признайся, дамы при дворе короля Генриха рассеяли твою печаль, а?
Интересно, английские аристократы и впрямь такие бесчувственные болваны, какими прикидываются, или это просто способ скрывать свои мысли?
— Конечно, женщины при французском дворе красивы, и многие были не прочь оказать мне внимание, только вот поговорить с ними было не о чем, — усмехнулся я в ответ. — А они, со своей стороны, обнаружили у меня фатальный недостаток: титулов и денег.
— Эх, Бруно, видишь ли, если выбирать женщин по их уму и способности поддерживать разговор, только разочарований и жди. — Сидни покачал головой. Сама идея беседовать с женщиной казалась ему абсурдной. — Последуй моему совету: ум оттачивай в компании мужчин, а от женщин не требуй ничего, кроме ласки да нежностей. — И он, широко ухмыляясь, подмигнул мне. — Пора проследить за сборами, или мы никогда не отправимся в путь, а к обеду нас ждут в Виндзорском замке. Надо поторопиться, погода испортится. Разумеется, королева не едет, — добавил он, заметив изумление на моем лице. — Боюсь, честь развлекать польского графа целиком ляжет на наши с тобой плечи, Бруно, покуда мы не избавимся от него в Оксфорде. Помолись этой твоей мировой душе, пусть она укрепит нас.
— Не хвастаясь скажу, сэр Филип, друзья ценят мой поэтический дар. — Тонкий, пронзительный голос пфальцграфа Лаского всегда звучал так, словно польский аристократ был чем-то недоволен. Мы подплывали к Хэмптон-Корту. — Я подумал, если нам наскучат ученые дискуссии в университете, — тут он бросил не слишком приветливый взгляд на меня, — мы с вами можем скрасить пребывание в Оксфорде, читая свои сочинения и помогая друг другу советами, как два признанных мастера сонета. Вы согласны со мной?
— Нам следует включить в наш поэтический кружок Бруно, — ответил Сидни, улыбаясь мне заговорщицкой улыбкой. — Он ведь пишет не только ученые книги, он сочинил и комическую драму, правда, Бруно? Как бишь ты ее озаглавил?
— «Факельщики», — пробормотал я и повернулся к ним спиной, притворяясь, будто любуюсь пейзажем.
— Не слыхал, — отмахнулся пфальцграф.
Мы не добрались еще и до Ричмонда, а я уже убедился в совершенной правоте моего покровителя, французского короля Генриха III: пфальцграф Лаский был невыносим. Жирный, краснорожий, исполненный сознания своей значительности, он обожал слушать звук собственного голоса. Одевался он изысканно, но мытьем явно пренебрегал, а потому на солнце от него исходила такая вонь (к тому же смешанная с испарениями Темзы), что путешествие с самого начала было испорчено.
Под звуки труб мы вышли из гавани. Рядом с нами шла лодка с музыкантами, так что нескончаемому монологу пфальцграфа вторили рулады флейтистов. Мало того, от цветов, которыми так щедро украсили наше судно, я вовсю расчихался.
Откинувшись на шелковые подушки, я постарался сосредоточиться на ритмичных взмахах весел. Мы неторопливо, величественно проплывали через город, встречные лодочки уступали нам дорогу, сидевшие в них люди почтительно снимали головные уборы и смотрели вслед нашему — королевскому — судну.
Погрузившись в созерцание пейзажа, я не обращал внимания на польского вельможу, его болтовня превратилась в монотонное жужжание, не мешавшее мне наслаждаться красотой природы. Но тут Сидни решил поразвлечься и подразнить поляка, а для этого ему потребовалось привлечь к разговору и меня.
— А вот дворец Хэмптон-Корт, когда-то он принадлежал фавориту отца ее величества, Генриха Восьмого, кардиналу Вулси. — Филип широким жестом указал на внушительные стены из красного кирпича. — Но недолго тот радовался своей резиденции — королевская милость переменчива. Впрочем, вас, Лаский, королева, похоже, и впрямь ценит, судя по тому, с каким почетом она вас принимает.
Аристократ надулся и сделался еще противнее.
— Полагаю, при английском дворе все уже поняли, что пфальцграфа Лаского ее величество принимает с величайшим почетом и отменным гостеприимством.
— А поскольку она отвергла герцога Анжуйского, ее подданным стоит поинтересоваться возможным союзом с Польшей? — намекнул Сидни.
Пфальцграф молитвенно сложил ладони, крохотные поросячьи глазки засияли самодовольством.
— Не хочу быть нескромным, но не могу не отметить, что королева оказывает мне, скажем так, особое внимание. Разумеется, она ведет себя сдержанно, как и подобает, но мы-то с вами, сэр Филип, провели молодость не в монастыре, и уж мы-то понимаем, что нужно женщине, если она смотрит на вас женским взглядом.
Я чуть было не расхохотался, но, к счастью, на меня снова напал чих. Музыканты довели до конца какую-то тоскливую народную песенку и завели нечто еще более унылое. Мимо проплывали поля и леса; река здесь стала менее зловонной. Над головой собирались облака, по воде скользили их тени, и я чувствовал, что воздух становится все более густым и жарким. Сидни был прав: надвигалась гроза.
