процедуру он проделывал со мной три раза в день в течение последних недель, и она превратилась в часть рутины, которая по-своему успокаивала.
– Мышечная масса стала более явно выражена, да и аппетит заметно возрос, если верить Станиславу, – сказал Владимир, ведя записи в блокноте, и прочистил горло так поспешно, будто пытался скрыть подавленный смешок. – Обращение – естественный процесс для твоего вида. Неизвестность может пугать, но это работает лишь в первый раз, когда сравнивать еще не с чем. Чем раньше ты познакомишься с новой собой, тем проще покажутся последующие разы. Нужно только один раз рискнуть.
– Но что, если я не хочу даже пробовать? Что, если меня устраивает та жизнь, которую я жила семнадцать лет?
Доктор осторожно сложил манжету и убрал вместе с аппаратом и блокнотом в фирменный чехол.
– Думаю, о последствиях этого выбора тебе стоит поговорить с отцом. Здесь я ничем не могу помочь, – Владимир затянул шнур на мешке. – Есть какие-нибудь изменения в восприятии? Стали сильнее запахи, вкусы? Быть может, обострился слух?
Я покачала головой, не ощущая значительных перемен, да и могла ли, продолжая сидеть изо дня в день в молочно-желтых стенах больничной палаты, выделенной специально для дочери местного следователя? Новые запахи с собой приносили Стас да отец, внося разнообразие в едкий аромат хлорки и лимонных моющих средств, перекрывающих ноты больных человеческих тел. Что касается звуков, тут все было неоднозначно, ведь сравнить, насколько изменилось положение вещей там, где ты оказался впервые, не получалось. Должно быть, дома, после выписки, контраст, если он вообще существовал, стал бы более ощутимым.
– Семнадцать лет я не замечала даже намека на свое происхождение. И не важно, была луна на небе или нет. Сейчас я чувствую себя ровно так же, как и обычно. Только вы что-то там замечаете, но я – нет, ничего. Может, вы с отцом ошибаетесь?
– Вероятно, пока изменения настолько незначительны, что ты просто не придаешь им значения. Вампирский яд Ника спровоцировал выход истинной природы, которую ты унаследовала от отца. Физические изменения уже начались: температура тела, наращивание мускулатуры в условии ограниченной активности. Если бы ликантропия не пробудилась, ты либо стала бы одной из нас, либо умерла в муках. Волк внутри тебя методично выжег в крови яд, остановив обращение. Возможно, ты еще этого не понимаешь, но он спас тебя от судьбы стать одной из нас.
– Разве так плохо быть такой, как вы или Стас?
– Не стоит равнять меня с детьми. В отличие от нас с женой, дети рождены вампирами. Они растут, меняются и не знают жажды, которую испытывают обращенные. Им легче прикидываться обычными, поедая те же яства, что и люди. Их глаза не краснеют, стоит гневу захлестнуть сознание. Я подобных благ лишен и хожу по тонкому лезвию случая до поры, когда зов крови станет настолько силен, что единственный путь познать искупление обернется распростертыми объятиями смерти.
К манере Владимира говорить было нелегко привыкнуть. Что ни фраза, то витиеватые выражения со старомодными словечками, которые так и не ушли из его речи, хотя он жил, насколько мне было известно, уже более трехсот лет. Я легко подхватывала слова сверстников и зарубежные сокращения, но не доктор. Старший Смирнов цеплялся за последнее напоминание о времени, когда родился, порой удивляя собеседников и ставя их в тупик. Случалось, он употреблял слова, о значении которых оставалось только догадываться. Сегодня, можно сказать, беседа прошла в облегченном варианте, хотя, быть может, я просто привыкла за прошедший месяц к тому, как Владимир говорил.
– Вы уверены, что я не стану одной из вас? Может, изменения на деле говорят об обратном? Что, если завтра я проснусь вампиром?
– Увы, это невозможно, – доктор запустил руку в глубокий карман больничного халата и выудил оттуда маленький стеклянный флакон с вязкой перламутровой жидкостью, а следом за ним и блистер с двухмиллиметровым шприцем. – Обращение в вампира происходит быстро и довольно болезненно. Признаки были бы более явными и статичными: изменившись раз, новообращенные вампиры замирают в том возрасте и форме, что совершенствует яд, наделяющий носителя силой и обостренным восприятием. Так создается безупречный хищник. Санитар природы, если угодно. Или же яд мучительно отвергает носителя и убивает его. Думаю, Галина успела в своем покаянии в красках описать, как это бывает. Ты же изволишь меняться закономерно по нарастающей. Это не свойственно нашему брату, зато я замечаю много пересечений, сравнивая твои изменения с состояниями твоего отца, ведь долгие годы наблюдаю и изучаю Константина. Тебе, должно быть, не терпится познакомиться с другими волками?
Вопрос прозвучал достаточно искренне, и я не придумала ничего лучше, кроме как отвести взгляд. Со стороны могло показаться, что я стараюсь не смотреть на иглу, которая вбирала в шприц лекарство из флакона, чтобы легче пережить укол, но истина была сложнее.
Я не хотела встречать подобных себе. Не хотела становиться оборотнем, проходить через обращение, охотиться на медленно сходящих с ума вампиров, которым не повезло обратиться от слабой крови. Не хотела разбираться в хитросплетениях судеб и правилах мистической стороны Ксертони, что долгие столетия соседствовала с жизнью обычных, ничего не подозревающих людей. Теперь я знала о мире больше, чем среднестатистический горожанин, однако примыкать к кругу оберегающих ксертоньские тайны ценой понятного и прекрасного будущего, которое я уже почти держала в руках, желания не было. Я не супергерой, чтобы брать на себя ответственность за сотни незнакомцев и решать, как им стоит жить. Мне бы для начала разобраться в собственных мотивах и желаниях, как говорят на борту самолета: сначала наденьте маску на себя, и уже потом – на ребенка.
Не дождавшись ответа, доктор обработал кожу перед уколом, и это вызвало у меня ухмылку, ведь я прекрасно знала, что о подобных вещах беспокоиться с ликантропией больше не нужно.
Укол был болезненным, как и всегда, но я испытывала облегчение от мысли, что доктор вот-вот покинет палату. Будет достаточно уснуть, а там наступит новый день. После препарата всегда клонило в сон, так что это не стало бы проблемой.
– Ну вот и все, – добавил доктор, надевая пластиковый защитный колпачок на иглу. – Завтра в семь утра выписка. Меня не будет, но, уверен, медсестры помогут тебе собраться. Я подготовлю бумаги с вечера и проставлю печати, чтобы в школе не было проблем.
– Вряд ли без справки кто-то усомнится в том, что я лежала в больнице. Стас рассказывал, все только и говорят о «несчастном случае» у школы до сих пор. Надеюсь, у директора не появилось проблем из-за того,
