себе чаю. – Положим, товарищи из газеты не проверяют сводки и прочее… хотя надо бы. Но и товарищ полковник Тихонов в этой части был особенно невнятен, бубнил, извинялся, пообещал нанести визит, как только освободится, у него, мол, дела.
Саныч, который коли уж завелся, унимался не сразу, подхватил:
– Надо же, какая цаца. Мы, значит, жди его, считай минуты да слезы утирай. Его жинка на нас яды подпускает, а он подтянется, «как освободится»!
– Хорошо, – остановил Саныча капитан, – вы что предлагаете, товарищ сержант?
– Знамо дело, что! Письмо направить по месту работы, а то и в министерство.
– По какому же поводу?
– Так, а что? Не заявил о пропаже автомобиля – стало быть, во‐первых, укрывает, гад, правонарушение… Так, не так? Во-во, именно. Во-вторых, нарушает подчинение. Вот, если выгребная яма заполнилась, все граждане вызывают золотаря, а он, видишь ли, сразу в Министерство коммунального хозяйства! В‐третьих, допускает клевету в печатном виде!
Акимов, подчиняясь корпоративному духу, призвал:
– Иван Саныч, все-таки ты как-то полегче, он-то ни при чем. Имели мы с ним беседу – сложная она женщина, балованная, к тому же куда моложе его.
– А вот не надо жениться на дурах! – заявил Остапчук. Сгоряча, поскольку все-таки уже смягчился.
– Ну и пусть его, как хотите. А я бы письмо все равно отправил.
– Вот ты и пиши, – предложил Акимов. Ненависть Саныча к писанине была общеизвестна.
И Сорокин сказал, что не сто́ит:
– Чего отгавкиваться на каждую моську – бессмысленно и пустая трата времени. К тому же человек в возрасте, немало пострадавший, и не факт, что справедливо его обвиним.
– Его досрочно выпустили, – напомнил Остапчук.
– Выпустить выпустили, и даже вновь допустили к работе, только ведь никто ничего не забыл, – объяснил Сорокин. – Между нами, вновь у него швах по службе, а тут мы с кляузой.
– На отчитку бы ему, или мозгов побольше, – буркнул Саныч, – никак на нем сглаз и порча.
– А что-то еще стряслось? – спросил Акимов, подчеркнув, что интерес у него исключительно профессиональный, все-таки брат по крылу, тоже, как и он, летчик.
– Стряслось, – подтвердил Сорокин, – только это строго между нами. После освобождения Тихонова, ценного специалиста, тотчас подключили к работам над какой-то уникальной моделью легкомотора, способного обходиться минимальной длины взлетно-посадочной полосой.
– Это как гитлеровский «шторх»? – спросил Сергей.
Капитан в шутку напомнил:
– Болтун – находка для шпиона.
– Так все свои. Идея ценная, как раз для гражданской авиации, для работы там, где хороших ВПП[2] нет.
– Все верно, – прервал Сорокин, – для них самых. И еще газеты возить в Цхалтубо.
– Ух ты, – хмыкнул сержант.
– Так, отставить, – предписал командир, – Тихонов не просто летчик-испытатель, он полноценный кандидат технических наук и защитился еще до войны.
– Вот оно что, – разрешилось Акимовское недоумение относительно профессорской физиономии товарища полковника.
– Вот, но подтянули его к работе не в конструкторское бюро, как раньше, а спустили в летно-тактический сектор в качестве действующего летчика.
– Но ведь и это хорошо, – заметил Сергей, – чтобы помимо полетов занимался и исследовательской работой. И конструкторам ценно – как раз сразу можно проконсультироваться с тем, кто за штурвалом будет.
– Степень доверия не та, не те и деньги, – разъяснил Сорокин.
– Вот оно что, – вот и еще одна разгадка, почему товарищ полковник сетовал на скромные обстоятельства и отказ от домработницы.
– Сослали – значит, было за что? – предположил Остапчук.
Капитан на это ответил, что формально повод был смехотворный:
– Ему на вылет, а физиономия перекошена и спиртом разит. Генерал… – тут Сорокин назвал громкую фамилию, – …самолично унюхал и устроил выволочку. Тихонов принялся было объяснять, туда-сюда, рот разевает, мол, с острой болью к дантисту среди ночи ездил, зуб удаляли, не отошла еще заморозка. Командование не поверило.
– За здорово живешь по такому глупому поводу – и отстраняют? – уточнил Саныч, причем стало заметно, что его отношение к летчику, пострадавшему ни за что, улучшилось в разы. – Или что-то за ним до того было?
– Говорят, да, – подтвердил Николай Николаевич, – прошел на сверхмалой высоте, вопреки запрету, над местом гибели друга.
– А это что, теперь запрещено? – спросил Акимов. – Обычай ведь, давний.
– Просили за него. Тоже письма писали, объясняли, что не нарушал приказ, а прошел по традиции над последним пристанищем… Представляли фото, и свидетели показали, что было там захоронение, обелиск со штурвалом. Сам-то Тихонов в рапорте просто указал, что виноват – знал, что оправданий не примут. Или еще что.
«А он молодец», – подумал Сергей и повторил:
– Это старая традиция, Николай Николаевич.
– Я в курсе. Однако за три дня до того сам министр категорически запретил такие проходы. Вот Тихонов первым и пострадал.
– Тогда в самом деле не надо добивать, – сжалился сержант, – и так ему досталось, а тут еще жена – змеюка подколодная.
Сорокин подлил еще чаю, поведал, обсасывая отломанный от леща плавник:
– Не поверишь, Иван Саныч, как раз из-за нее он тоже получил.
– Чего это?
– Она, изволь видеть, вообще из белоэмигрантов, то ли княгиня, то ли графиня.
– Как же…
– Ну так. Правда, когда семейство ноги делало от народного гнева, она не могла отказаться, ее еще в проектах не было.
– Где ж они встретились? – подивился Акимов.
– В нашем секторе Берлина.
– Товарищ полковник легких путей не ищет, – с шуткой одобрил Саныч, – но все-таки беру свои грубые слова обратно. А насчет машины… все-таки надо выяснить.
– Обязательно выясним, – заверил Сорокин, выписывая повестку. – Опровержение опровержением, но если наше руководство узрит столь острую критику, уже мы отмываться замучаемся, не Евгений-свет Петрович. Сережа.
– Я.
– Ты у нас по дамам специалист. Наведайся прямо сейчас на дачку и пригласи к нам на разговор.
– Кого?
– Кто будет. Если только Тихонова дома – приглашай ее. Если и он будет, то и его тащи. Подчеркни, что изменились обстоятельства и не устраивает это его «как освободится». Будет скандал – ну тебе не привыкать.
Сергей лишь руками развел – чего уж, общеизвестный факт.
– Да, и еще раз тихо, культурно напомни, что следует заявление подавать, а уж потом, если в самом деле имеются накладки в работе, писать в газеты. Лучше вышестоящему руководству. Но не прямо так выражай недовольство, а помягче. Польсти, что ли, что у нее бойко получается. Уловил?
– Есть, – козырнул Акимов, надел фуражку, взял повестку и отправился выполнять поручение.
* * *
Сорокин, выпроводив одного подчиненного, принялся за второго:
– Ты ведь, Ваня, что-то не договорил. Выкладывай.
– Нечего выкладывать, – снова разворчался Иван Саныч, но, уловив в голосе руководства строгую ноту, принялся рассказывать. – Ну вот начну рассказывать, а ты, Николаич, снова отмахнешься, скажешь – личная
