Спрейг скончался ровно через месяц, день в день, а ведь тогда он бросил всего один взгляд и сказал:
— Хороните сейчас же!
Так мы и поступили, ибо изменения в теле Амоса Таттла были немыслимо отвратительны — особенно от того, на что они собою намекали. Ибо тело не подверглось никакому видимому тлению, но постепенно видоизменилось совершенно иначе — сначала покрылось некими зловещими переливами, затем потемнело и цветом сравнялось с эбеновым деревом, а кожа на отёкших руках и лице трупа проросла мельчайшими чешуйками. Подобным же манером менялась и форма головы: казалось, череп удлиняется и принимает некое любопытное сходство с рыбьим; всё это сопровождалось слабым выделением вязкого рыбьего запаха из гроба. Перемены эти не были игрой нашего воображения — это поразительным образом подтвердилось, когда со временем тело обнаружили там, куда его доставил злокачественный посмертный насельник; и там тело это, поддавшееся наконец совсем иному разложению, вместе со мной увидели и другие — узрели эти жуткие перемены, которые много о чём могли бы поведать им, благословенно не ведавшим о произошедшем. Но в те часы, когда Амос Таттл ещё лежал в своём старом доме, у нас не возникло ни малейшего подозрения о том, что грядёт; мы лишь поспешно закрыли гроб и ещё поспешнее отвезли его в оплетённый плющом семейный склеп Таттлов на Аркхемском кладбище.
Пол Таттл в ту пору уже приближался к пятидесяти годам, но, как и многие мужчины его поколения, лицо и фигуру имел, как у двадцатилетнего юноши. Возраст его выдавали только лёгкие мазки седины в усах и на висках. То был высокий темноволосый человек, полноватый, с честными голубыми глазами, которым годы учёных занятий не навязали необходимости очков. Он явно разбирался в юриспруденции, поскольку быстро поставил меня в известность, что, если я как душеприказчик его дядюшки не буду расположен оставить без внимания тот пункт в завещании, где предписывается уничтожить дом на Эйлсбери — роуд, он опротестует документ в суде на оправданном основании, что Амос Таттл был психически ненормален. Я обратил его внимание, что в таком случае ему придётся выступать в одиночку против нас с доктором Спрейгом, однако я отдавал себе отчёт, что сама нелепость этого требования может запросто сыграть и против нас; помимо этого и сам я расценивал данный пункт завещания, как до удивления вздорный и не готов был оспаривать предполагаемый протест по столь незначительному поводу. Однако если б я только мог предвидеть, если б мог хоть помыслить о грядущем ужасе, я бы выполнил последнюю волю Амоса Таттла вне зависимости от каких бы то ни было решений суда. Тем не менее благоразумием тогда я не отличался.
Мы с Таттлом отправились к судье Уилтону и изложили ему суть дела. Он также счёл уничтожение дома бессмысленным и в ходе беседы не раз дал понять, что согласен с Полом Таттлом: его покойный дядюшка был сумасшедшим.
— Старик был тронутым, сколько я его помню, — сухо сказал судья. — Что же до вас, Хэддон, можете ли вы встать перед судом и поклясться, что он был абсолютно нормален?
Я поёжился, вспомнив о краже «Некрономикона» из Мискатоникского университета и вынужден был признать, что сделать этого не могу.
Так Пол Таттл вступил во владение особняком на Эйлсбери — роуд, а я вернулся к своей юридической практике в Бостоне, не то чтобы разочарованный оборотом дела, но и не без некой затаённой тревоги, источник которой я не мог определить; не без незаметно подкравшегося ощущения близкой трагедии — в немалой степени питаемого воспоминанием об увиденном в гробу Амоса Таттла, перед тем как мы заколотили крышку и заперли гроб в вековом склепе на Аркхемском кладбище.
2
Лишь через некоторое время мне снова довелось увидеть мансарды под двускатными крышами заклятого ведьмами Аркхема и его георгианские балюстрады: в город я приехал по делу одного клиента — помочь защитить его собственность в древнем Инсмуте от полиции и правительственных агентов, полностью взявших под контроль этот наводнённый нечистью городок, которого люди сторонились до сих пор, хотя прошло уже немало месяцев после загадочных взрывов, уничтоживших портовые кварталы и часть зловещего Рифа Дьявола. Тайна эта с тех пор тщательно скрывалась от публики, хотя я слышал об одном докладе, якобы излагавшем подлинные факты об Инсмутском Кошмаре: то была частным образом напечатанная рукопись некоего автора из Провиденса[5]. В то время проехать в Инсмут было невозможно — федеральные агенты перекрыли все дороги; тем не менее я представился нужным лицам и получил заверения, что собственность моего клиента будет полностью защищена, поскольку его владения располагаются на достаточном удалении от береговой линии. Затем я приступил к другим делам в Аркхеме, помельче.
В тот день я обедал в ресторанчике неподалёку от Мискатоникского университета и вдруг услышал, что ко мне обращается знакомый голос. Я поднял голову — передо мной стоял доктор Лланфер, директор университетской библиотеки. Казалось, он чем — то расстроен и лицо его явно выдавало эту озабоченность. Я пригласил его отобедать со мной, но он отказался, однако сел за мой стол, как — то боком примостившись на краешке стула.
— Вы уже видели Пола Таттла? — отрывисто спросил он.
— Я собирался навестить его ближе к вечеру, — ответил я. — Что — то случилось?
Доктор Лланфер чуть виновато покраснел.
— Этого я не могу сказать, — осторожно ответил он. — Но в Аркхеме распускаются какие — то мерзкие слухи. И «Некрономикон» снова исчез.
— Боже праведный! Но вы, разумеется, не обвиняете в краже Пола Таттла? — воскликнул я с весёлым удивлением. — Даже не могу представить, для чего ему может понадобиться эта книга.
— И всё же она у Таттла, — стоял на своём доктор Лланфер. — Не думаю, однако, что он её украл и мне бы не хотелось, чтобы так это истолковали вы. Мне кажется, ему выдал её на руки кто — то из наших служителей, который теперь боится признаться в столь страшной ошибке. Как бы то ни было, книга не возвращена и, я боюсь, нам придётся самим идти за ней.
— Я мог бы спросить его при встрече, — предложил я.
— Заранее вам благодарен, — ответил директор с некоторой горячностью. — Насколько я понимаю, до вас ещё не дошли те слухи, которым здесь сейчас несть числа.
Я покачал головой.
— Весьма вероятно, они лишь плод чьего — то воображения, — продолжал он, всем своим видом вместе с тем показывая, что столь прозаическое объяснение он не желает или не может принять. — Суть в том, что люди, проходящие поздно ночью по
