а их костюм, материальное воплощение их идентичности — как маркер девиантности. Проблема криминализации жертвы преступления акцентируется в работе Тёрни, посвященной использованию одежды как вещественного доказательства в судебной практике. Основное внимание здесь уделяется бытованию понятия «провоцирующего» костюма в контексте повседневной жизни и модной индустрии и в истории преступлений, связанных с сексуальным насилием. В каждом из этих исследований рассматриваются проблемы выявления преступности и борьбы с ней.
О том же идет речь и в заключительных главах, посвященных предметам гардероба, намеренно нарушающим границы нормы. Энн Сесил рассказывает, как традиционная пиратская эмблема, череп со скрещенными костями, связывает разбойников XVIII века с современными аутсайдерами и как эта связь преодолевается, деполитизируется и заново изобретается массовым модным потребительским рынком. Ингун Гримстад Клепп анализирует случаи присвоения норвежского национального костюма, свитера «люсекофте», обвиняемыми по крупным уголовным делам. Исследовательница задается вопросом, что происходит, когда подчеркнуто «невинный» костюм надевает «виновный». Преступность здесь, как и во многих других главах, интерпретируется как инаковость, тесно ассоциированная в данном случае с образом расово чуждого аутсайдера.
В свою очередь, история тренча, рассказанная Мэрилин Коэн, демонстрирует устойчивость маргинальной семантики, приписываемой конкретному предмету гардероба. На протяжении долгого времени тренч является знаковой одеждой аутсайдеров: преступников, сексуальных девиантов и даже детективов. Дизайн плаща традиционен и универсален и позволяет человеку раствориться в толпе, остаться незамеченным. Тренч — идеальная маскировка, и именно поэтому он обретает пограничный статус, открывающий возможности для нарушения приличий и социальных норм.
И наконец, исследование Джоан Тёрни «От возмущенных к возмутительным» деконструирует спортивный костюм как одежду бунтаря. Большое место в этой главе отведено многозначному понятию «отвращения». Автор показывает, как повседневная одежда становится устойчивым индикатором асоциального поведения, вызывающего порицание и отторжение общества. Средства массовой информации квалифицируют спортивный костюм как типичную одежду отморозка. Между тем его можно интерпретировать и как материализацию бунтующей и инфантильной маскулинности, и как симптом отказа от традиционной патриархальной системы ценностей.
Сборник «Криминальный гардероб» ни в коем случае не исчерпывает заявленную тему. Это всего лишь подступ к ней. Главная задача книги — наметить новые подходы к исследованию моды и поведенческих практик. Подобно любому введению в проблему, сборник предлагает моментальный снимок (или опознавательную фотографию) костюма как материализации мыслимого социумом образа девиантности или потенциально преступного действия. Без сомнения, одежда может опосредствовать поведение, и, как показывают приведенные в книге примеры, далеко не всегда получается провести четкую границу между плохим и хорошим, между наличием преступления и его отсутствием. Бытование моды, наряду с представлениями о криминальном или девиантном поведении, во многом обусловливается неписаными социальными законами, моральным климатом и идеями нормативности и приемлемости, присущими той или иной культуре в конкретную эпоху. Это очень динамичная система, основания которой постоянно меняются и пересматриваются. В этом контексте, где нет места абсолютизации, любой, кто выбивается из нормы, попадает под подозрение как потенциальный преступник. «Другой» — это каждый, кто «не мы». Именно так складывается система предрассудков, мифов и устойчивых верований, выполняющих функцию несущей конструкции в архитектонике современного общества.
1. Лживый белый и одетое с иголочки зло
ДЖОНАТАН ФАЙЕРС
Это свойство белизны — быть одновременно всем и ничем — является источником ее репрезентационной силы[23].
Взаимосвязь между чрезмерным пристрастием к вызывающе стильным формам одежды и криминальными наклонностями и занятиями персонажа — один из навязчивых нарративов, своего рода стенографический знак, существующий на протяжении всей истории кино. Безупречно сшитый, хотя зачастую слишком модный или броский, штучный костюм стал визитной карточкой как кинематографического, так и книжного гангстера, и в сочетании с тягой к разрушению и кровопролитию наряженного в него человека создает убедительный вестиментарный контрапункт. Очевидно, совершенство этого костюма — сарториальная маскировка, если и не полностью скрывающая фигуру злодея, то как минимум прикрывающая, подобно чистенькой декоративной панели, его стремление вносить хаос в нормальное течение жизни.
Жажда признания и восхищения, объектом которого делает человека хорошо сшитый костюм, так явно присутствует во многих ранних кинематографических воплощениях образа гангстера, что едва ли не становится raison d’être, толкающей персонажей на путь противоправной деятельности и побуждающей занять господствующее положение в криминальной среде. Образцовый пример — Пол Муни в роли бандита Тони Камонте из фильма «Лицо со шрамом» (Scarface, 1932, постановка Говарда Хоукса и Ричарда Россона). Мы видим, как, с боями продвигаясь к криминальным вершинам, Тони попутно обзаводится все более добротными, но кричаще стильными вещами: костюмами, ювелирными украшениями, дорогими рубашками ручной работы и тому подобным[24]. Однако независимо от того, насколько эффектно и дорого он одет, его психопатические наклонности вылезают на поверхность, затмевая лоск шелковых галстуков и блеск декоративных булавок, а шрам на щеке служит настоящим индикатором ущербности психики персонажа, такой же изуродованной, как и его лицо. Такие кинокартины, как «Лицо со шрамом» (1932), «Враг общества» (The Public Enemy, 1931) и «Маленький Цезарь» (Little Caesar, 1930), установили кинематографический шаблон, который диктовал, как правильно изображать организованную преступность во времена американского сухого закона, и одновременно помогал выстраивать адресованный широкой публике образ гангстера, подсказывая, как должен выглядеть и к чему должен стремиться такой персонаж[25]. И до сих пор ходят слухи, будто фильм «Лицо со шрамом» безумно нравился самому Аль Капоне — настолько, что он заказал копию ленты для приватных просмотров.
Шикарный, сверхмодный гардероб классических голливудских гангстеров 1930‑х годов выполняет функцию сарториальной защиты — если хотите, это доспехи из ткани, которые подчеркивают исключительность члена преступной группировки как существа, попирающего хлипкие границы буржуазных условностей, в том числе касающихся правильной или приемлемой манеры одежды. Вместе с тем эффектные наряды преступника наводят на мысль об ущербности, кроющейся где-то внутри его сути, поскольку исторически, во все времена, мужчина, который уделяет слишком много внимания своей внешности и одежде, слывет не таким, извращенцем или как минимум проявляющим нездоровую щепетильность. Разборчивый мужчина, одевающийся так, чтобы выделиться на фоне остальных, вызывает подозрение: он выглядит ненадежным, зачастую женоподобным, а то и гомосексуалом. Такая тождественность между одержимостью внешним лоском, криминальными наклонностями и гомосексуальностью в классических гангстерских фильмах, снятых в Голливуде в 1930‑х годах, когда откровенные намеки на сексуальную ориентацию были строго табуированы, рассматривалась как способ обозначить характер сексуальных предпочтений персонажа, не говоря о них напрямую; мы имеем дело с сарториальной сигнальной системой, где выходящая из ряда вон манера одежды прочно ассоциируется с неприемлемой сексуальностью. Один из примеров — уже упомянутый фильм «Маленький Цезарь», снятый в 1930 году режиссером Мервином Лероем, с Эдвардом Дж. Робинсоном в главной роли. Достигший господства в своем криминальном
