по сторонам и веселиться. Иными словами, едим мы в полной тишине. Делиться друг с другом пищей, приносить её с собой или наоборот забирать так же под строжайшим запретом.
В сутки посещение трапезной осуществляется два раза, то есть подразумевается обед и ужин. В дни великих постов собираемся только на обед. Держать в кельях еду или питье нельзя. Если захотелось испить — попроси благословение настоятеля на стакан воды в трапезной. После обеда предоставляется возможность отдохнуть в течение часа, после чего наступает время послушания. Проще говоря, уборка территории и помещений, а также выполнение иных богоугодных дел. В четыре часа дня начинается вечерняя служба, по истечении которой, в восемь часов, всех собирают на ужин. Завершается день коротким отдыхом и келейной молитвой перед отходом ко сну.
Казалось бы, что такой распорядок в тягость, но живя им всю свою жизнь привыкаешь.
Устав у нашего монастыря не самый строгий. Мы всегда рады путнику, уставшему или заблудившемуся в пути. Несмотря на то, что наш монастырь мужской, приютить под своим кровом мы готовы и мужчину, и женщину. Для этого специально отведены паломнические комнаты. В количестве четырёх штук они располагаются в деревянной одноэтажной постройке, стоящей в отдалении от основного комплекса зданий. Не часто у нас бывают посетители, ведь до тракта далеко, а этот факт, как правило, исключает нашу обитель из возможных мест для приюта.
Если смотреть со стороны главных ворот, справа от церкви расположен братский корпус. Это двухэтажная постройка, в которой, словно ячейки сот, располагаются наши кельи. Слева — ряд хозяйственных построек. Монастырь имеет свой курятник и хлев, в котором содержится семнадцать голов крупного рогатого скота, пять лошадей, козы, овцы и свиньи. За стеной распростерлись поля, засеянные рожью и овсом. Вдоль правой стены течет широкая река Руяж, богатая рыбой разных видов, что позволяет монахам заниматься рыболовным промыслом.
Жажда приключений
После ухода настоятеля, когда чувство реальности ко мне вернулось окончательно, я начал собираться на утреннюю службу. Застелив кровать, надев чёрные холщовые брюки, серую льняную рубашку и чёрные ботинки, я вышел во двор. Первые годы моего пребывания в монастыре, как только я выходил на улицу многочисленные взгляды, тут же начинали прожигать затылок, пытаясь разгадать тайну необычного обитателя. Теперь же на меня не обращают особого внимания.
Мягкий свет весеннего солнца приятно грел. Свежий весенний ветер напоминал о приближающемся лете. Щебетание птиц, доносившиеся из хлева мычание коров и ржание лошадей действовали умиротворяюще. Шелест ветра манил, звал меня прогуляться босиком по траве, покрытой блестящими капельками росы, предлагал заглянуть в лес, вдохнуть хвойный аромат, исходящий от сосен, насладиться девственной своею чистотой. Ах, как мне хочется в такие моменты бросить все и уехать в дальние неизведанные края. Как стремится моё юношеское сердце к романтике. Как трепещет оно внутри. Как зовёт меня к приключениям.
Около года назад в поздний вечерний час в ворота монастыря постучался путник. Одет он был в синие штаны из парусного полотна и черный бострог, накинутый поверх серой рубахи. На ногах были надеты башмаки с пряжками. Под широкополой шляпой виднелись взлохмаченные давно не мытые волосы. С благословения настоятеля посетителя пустили и поселили в паломнической комнате.
Гость был настолько необычен, что я решил проигнорировать строжайшие запреты передвигаться по территории монастыря после келейных молитв. Под покровом темноты я подкрался к гостевому зданию с целью наблюдения за диковинным человеком.
Помещение комнаты, в которую поселили гостя, было немногим просторнее моей кельи. В дальнем правом от входа углу стояла деревянная кровать с резными ножками. Матрас был накрыт холщовым полотном. С противоположной стороны стоял стол, на котором одиноко горела свеча. За столом на единственном стуле сидел пришелец и при свете огонька, играющего от дующего в окно ветра, изучал какой-то документ.
— Разве можно подглядывать за людьми? — неожиданно спросил человек мощным басом.
Вопрос ввел меня в оцепенение. Не способный пошевелиться я смотрел на гостя круглыми от испуга глазами. В голове сразу же возникла мысль о бегстве, но здравый смысл подсказывал, что от наказания меня уже ничего не спасёт — настоятель обо всём узнает. Мгновение, прожитое после вопроса, растянулось в вечность. Испуг переходил в отчаянное самобичевание. Слёзы появились в уголках глаз.
— Не бойся, парень. Я никому не расскажу. Заходи, коль интересно, пообщаемся.
Повинуясь я зашёл в помещение.
Как оказалось, гостя звали Прук Рейдсо. Служил он на королевском флоте корабельным старшиной каравеллы Яртхорп. Остановкой на ночлег был прерван его путь в столицу с докладом о последнем проведённом плавании. Первоначально узнав подробности моей жизни, он поделился своей жизненной историей, полной захватывающих морских приключений. Родился Прук в небогатой рыболовецкой семье. Отец его утром уходил с сетями на своей лодке и возвращался вечером с уловом. После ужина все садились за чистку рыбы, которой мать на следующий день шла торговать на рынок. Босоногий мальчишка с детства грезил морем, на берегу которого вырос. Со сверстниками они строили из досок подобия кораблей и играли в капитанов, то перестреливаясь колючками репейника вместо ядер, то беря друг друга на абордаж используя деревянные мечи. Детство пролетело быстро и, не без поддержки родителей, Прук вступил на палубу первого в своей жизни корабля.
Под впечатлением от рассказанных историй я витал в облаках, представляя себя то доблестным моряков, то грозным пиратом. Я перепрыгивал с камня на камень, воображая их мачтами и, надев повязку на глаз, брал на абордаж курятник. К сожалению, монастырская жизнь не предполагает детских увеселений и моему баловству быстро пришёл конец.
Прук оказался человеком слова и не рассказал ни о чем настоятелю.
Видение
— Эргой, если ты сейчас же не поторопишься на службу, то будешь наказан, — прервал мои воспоминания отец Григор.
— Уже бегу! — заверил я, ускоряя шаг под его суровым взглядом.
В монастыре все меня любят, но наказаний избегать это никогда не помогало. Чаще всего наказывает меня отец Григор, который одновременно является моим учителем. В свои восемьдесят четыре года он достаточно энергичен и рассудок его с возрастом не помутился. Наравне с церковными учениями с ним мы занимаемся изучением и мирских наук.
В церковь я зашёл последним, чем заслужил недобрый взгляд настоятеля. Глаза не сразу привыкли к полумраку. Съежившись я аккуратно добрался на своё место и, встав на колени, начал читать молитву. Стоящие на кандилах свечи горели ровным жёлтым пламенем. Стояла тишина.
— Эрргооой, — раздался хрипящий шёпот.
Словно сотни маленьких иголок пронзающей болью этот звук впился
