И только потом осознавал жирный намёк.
Но толку! В девяти случаях из десяти Пашка хмурился и просил “отойти и не заниматься глупостями”.
“Ты же не шлюха”, — добавлял со вздохом.
И я стыдилась, признавая, что да, не шлюха. И возвращалась в ванную, чтобы быстро, нервно и с оглядкой снять напряжение самой. А потом весь оставшийся день чувствовать себя за это виноватой, грязной и всячески задабривать Пашку. Хотя бы выпечкой.
Я хорошо готовила и старалась угодить ему хоть так.
Но теперь понимаю, что вряд ли он замечал красивые слоёные завитушки, даже когда я совала их ему под нос. Лишь угукал и сжирал всё за пять минут, не отрывая взгляда от стрелялки в ноуте или каких-нибудь “Ошибок строителей” в телевизоре.
А теперь ещё и увольнение.
Какой бы Аня ни была, врать она не будет. Тем более, когда дело касается Стервы Петровны напрямую. Не-ет. А, значит, Стелла действительно нашла, наконец, повод меня уволить.
Или она с самого начала это планировала?
От одной только мысли из глубин души поднимаются обида и злость. Руки идут мелкой дрожью, грудь спирает так, что не могу сделать глубокий вдох.
Надо успокоиться. Уволили? Да и чёрт с вами! Если бы не Пашкин ультиматум убираться из квартиры, я бы в два счёта нашла другую работу. Как будто мало требуется обычных клерков без претензий! В крайнем случае пошли бы логистом, там даже опыта не надо. Я буквально вчера видела вакансии на сайте и даже почти ответила, но…
Вдруг не возьмут? Вдруг не понравлюсь? А как же “Миравен”? Там же все свои, знакомые и родные. Без меня не справятся.
Из груди вырывается злая усмешка. Стоящий рядом мужик в клетчатой рубашке с коротким рукавом подозрительно смотрит и отходит на полшага. И слава богу, а то в душном салоне забитого автобуса и так едва дышится, а от мужика разит потом и дешёвыми сигаретами.
Но если раньше я бы терпела, то сейчас едва сдерживалась от того, чтобы высказаться.
Я и так пять лет молчала. Сначала с Пашкой, который не считал себя обязанным банально убрать за собой посуду со стола. Потом с Аней, Стервой Петровной и остальными, которые — сейчас я понимаю это особенно отчётливо, — использовали меня как девочку на побегушках. Хотя половина “просьб” выходили далеко за рамки моей служебной инструкции.
И ни к чему хорошему меня это молчание не привело.
С другой стороны, теперь у меня нет выбора, как выплывать из этого болота, гнилого со всех сторон.
И я выплыву.
Чего бы это ни стоило!
Но сначала освобожу квартиру, которая никогда не была моей, хотя только я за неё и платила.
С этими мыслями я вываливаюсь на своей остановке. После жаркого салона автобуса рубашка намертво прилипла к спине и рукам.
После фокусов Тигра мне пришлось застегнуть её на одну оставшуюся пуговицу, хотя бы для вида. И укутаться в пиджак, хорошо, он на размер больше.
Несмотря на то что время подходит к четырём дня, солнце всё ещё нещадно печёт. Жарко настолько, что невысокие каблуки пружинят при каждом шаге — асфальт раскалился и проминается даже под моим бараньим весом.
Не самый новый спальный район встречает меня тишиной. Никто не сидит на скамейках, не гуляет с колясками и не обсуждает рассаду у ближайшей скамейки. Каждый прячется в своей бетонной коробке, надеясь выжить до момента, когда солнце скроется за горизонтом и наступит хотя бы пародию на прохладу.
А я иду, чувствуя, как палящие лучи обжигают шею и спину.
Да и ладно, это не самое страшное.
Но лучше бы я молчала. Потому что мысли оказываются материальны, а мир решает преподнести мне ещё один подарок. Последний.
Глава 6
Ничего не предвещает, когда я открываю дверь своим ключом.
Стоит войти в прихожую, небольшую, которая только и вмещает, что скамью с обувью и несколько крючков над ней, как моё тело сдаётся.
Стержень, который держит меня всё это время, расслабляется, размягчается, и с длинным выдохом я оседаю на скамью. Сил нет, даже чтобы скинуть туфли. Поэтому я откидываюсь на стену, но взгляд цепляется за простую ключницу на четыре крючка.
Мы выбирали её вместе, я и Пашка. Первая совместная покупка. Мне хотелось, чтобы эта ключница олицетворяла мир, покой и любовь, которые будут царить в нашем доме.
Дура.
Как будто кусок дерева с вырезанными голубями может чему-то помочь.
Прикрыв глаза, пытаюсь понять, что делать дальше. В голове только одна мысль, и я пересиливаю внутренний протест, чтобы позвонить родителям.
— Мам, привет, — отвечаю тихо, когда она берёт трубку. — Это я.
— Олеся, — официально отзывается мама.
Обычно это царапает по сердцу, но сегодня мне и так было слишком больно. Эта боль не перекрывает ту, первую.
— Мам… — в горле ком. — Можно я вернусь? К вам. Мне… у меня не сложилось.
Нет ничего сложнее, чем признаваться в собственных неудачах. Особенно перед тем, кто эти неудачи обещал.
Внутренности сжимаются от страха, я неосознанно напрягаю мышцы живота, как будто жду удара. Хотя так и есть. Жду. Ведь ни один реальный удар не сравнится с ударом моральным.
И чем дольше мама молчит, тем различимее её ответ.
Она откажет. Не простит. Не захочет идти против отца, у которого обо мне одно мнение.
— Мы не можем тебя принять, — наконец, отвечает мама. — У нас гости, и нет свободных мест.
Гости. У родителей, которые даже путешествующую родню не оставляли и на одну ночь.
— Я поняла. Очень жаль.
Я тщательно контролирую вдохи и выдохи, чтобы она не догадалась, что по моим щекам текут слёзы. Зачем скрываю? По инерции. Привычке, которая день за днём твердит, что никому не интересны мои чувства.
Я думала Пашка другой, но оказалось показалось.
Мама молчит, пока в моей голове устраивают скачки глупые мысли, чтобы ей ещё сказать. А сказать нечего. Ей, видимо, тоже, раз вызов вдруг прерывается.
Сам. Без причины.
Интересно, сколько ещё я вынесу сегодня? Сколько смогу? Наверное, хватит малейшей капли, чтобы прорвать плотину чувств, за которой неизведанный горизонт моих реакций.
Ведь я не знаю, какая я настоящая. Но хочу ли узнать?
Скинув туфли, прохожу в кухню. Когда наливаю воды из графина, стекло бьётся о стекло — так дрожат пальцы. Хотя мне кажется, что я спокойна. В самом деле, что ещё страшного может случиться.
Но оказывается, что может.
В тот момент, когда стакан с глухим стуком возвращается на стол,
