Эйфория пошла на убыль. На смену ей явились неясные отголоски вины. Угрызения совести — это мой конек. Не я ли та самая женщина, которая всего два года назад, в преклонном возрасте двадцати восьми лет от роду, отдала бы тридцать лет жизни за двадцать минут наедине с мужчиной? Не я ли так мечтала о ребенке? Помнится, зажав в ладони четки, подаренные мне свекровью — якобы как сувенир из Ватикана, — я молилась, чтобы подопытный кролик сдох, пробирка перестала шипеть и пениться и на лакмусовой бумажке появилось заветное слово "Да!".
Мой плодовитый герой! После того как мне пришлось убеждать его, задействовав все уловки и неглиже из моего репертуара, в том, что отцовство — это именно то, чего не хватает для полного счастья, Бен со страстью занялся претворением в жизнь означенного проекта. Изо дня в день он настаивал, чтобы мы правильно питались, занимались физическими упражнениями и думали по доктору Ламазу.[1]Помимо этого, Бен выделил специальные часы для разговоров с эмбрионом. Мой ненаглядный с точностью до секунды знал, когда нам следует общаться с будущим ребенком. И настолько увлекся, что взялся читать ему вслух, обеспечивая таким образом эмбриону умственное развитие на уровне гения, а то и выше. Лучший-В-Мире-Папочка, кроме того, свято верил в пользу пения младенцу. Жаль только, не ведал он, какой дикий ужас я испытывала, когда моему животу пели серенады, в то время как нутро мое бушевало, а путь до ванной казался тысячемильной пробежкой по раскаленным пескам Сахары. Обо всем этом Бен не имел ни малейшего представления, ибо я ему не рассказывала.
Мне не хотелось обижать мужа. Стыдно было, что поганила такие радостные переживания. В наши дни женщины рожают детей в обеденный перерыв за чашкой кофе либо стоя у ксерокса и с азартом следя, что же выскочит первым — копия докладной мистера Бумса или же ребеночек? Возьмите снимок беременной женщины из любого иллюстрированного журнала — белоснежное облачение, складки, ниспадающие к ногам с наманикюренными пальчиками, и с розочкой у приоткрытых губ. Что же стряслось со мной? Не прошло и трех месяцев, а мне уже кажется, будто время остановилось. У меня нет сил, чтобы выглядеть свежей и сияющей. По утрам энергии не хватает даже на то, чтобы встать и начать считать минуты до своего полуденного отдыха. Я живу в постоянном страхе, что вдруг неожиданно заявится свекровь и потребует отчета о связанных мною теплых чепчиках и кофточках для детского приданого.
На днях придется поднапрячься и дотопать до деревенской лавки «Баю-бай» — прикупить там пару шерстяных курточек, отодрать ярлыки, распустить горловины и продеть в них вязальные спицы. Что мне насущно требуется — так это передышка, пускай совсем коротенькая, чтобы собраться с силами и выдержать оставшиеся шесть месяцев. Но поскольку это нереально, сойдет и отъезд Бена в Америку. Продрыхну беспробудно до самого его возвращения. Доркас будет время от времени сметать паутину со стен, а Джонас — уж в этом можно на него положиться — грубо отшивать незваных визитеров.
— Родная, ты спишь? — завис надо мной Бен.
— Что ты, милый! — лицемерно отозвалась я. — Всего лишь делаю упражнения для век. Закрыть, открыть, так держать; закрыть… — Доркас не раз подчеркивала важность внутриутробного физического воспитания.
— Элли, надо позаботиться о билетах. Времени не так уж много, если мы едем через месяц.
— Ты сказал… мы? — Мои глаза вылезли из орбит. В воздухе повисло напряжение.
— Солнышко, разве я смог бы уехать без тебя? — С непринужденной вальяжностью Бен прислонился к гардеробу красного дерева. — Общество настаивает, чтобы ты сопровождала меня. Разумеется, на собрания в святая святых ты допущена не будешь, однако супружеская поддержка всячески приветствуется. Подумай об этом, Элли. Если меня примут в члены Общества Кулинаров, то весьма вероятно, что тебя пригласят войти в состав вспомогательного персонала.
Господи Иисусе! Будто у меня и без того мало оснований чувствовать себя препогано!
Ползком добравшись до края постели, я обрела сидячее положение и заглянула в эти чудесные глаза, полыхающие сейчас неярким огнем.
— Бен, дорогой! Ты Одиссей, а я Пенелопа.
— В смысле?
— Ты уезжаешь, а я остаюсь.
Тобиас лениво зевнул и вновь исчез за гардеробом.
— Ты, конечно же, шутишь! — Бен опустился в кресло у камина, его темные глаза подернулись дымкой раздумий. — Не можешь же ты отправить меня одного. Я могу сделать что-нибудь такое, о чем мы оба пожалеем.
— Сходить налево?
— Ну, например… грубо выражаться… питаться консервами…
— Милый, мне очень жаль. Но даже в мои самые лучшие дни словосочетание "дамский комитет" вызывало у меня неудержимое желание воткнуть булавку в какой-нибудь одушевленный объект.
Это было совсем недалеко от истины. Будучи жирной малюткой, я никогда не допускалась к тайным сборищам худощавых школьниц.
Если Бен так хочет стать Кулинаром — флаг ему в руки. Он человек вполне взрослый, а посему имеет право впасть в детство когда пожелает. Возможно, когда я получу своего любимого обратно, понадобится его заново отлаживать и программировать, но у меня наверняка хватит фантазии, чтобы превратить это в забаву. Я вновь улеглась.
— Даже если отбросить мои личные предубеждения, — заметила я, — поездка вряд ли пойдет на пользу ребенку. Во всех книгах подчеркивается необходимость стабильности в этот период его развития.
Бен с такой силой откатился в кресле назад, что наверняка оставил борозды на полу.
— Ерунда! Только на прошлой неделе я прочел в одном американском журнале, что внутриутробные путешествия имеют решающее значение для формирования пытливого ума.
Я задумалась, не увлечь ли мне его в постель, а затем, сплетя из собственных волос веревку, обвить вокруг его шеи…
— Бен, а вдруг мне захочется там покушать? Доркас говорит, что американцы пробавляются одними хот-догами и гамбургерами. А из приправ им ведом один лишь кетчуп. Я просто физически к этому не готова.
— Хот-доги и кетчуп, — отчеканил Бен, — значатся у Кулинаров в списке запрещенных продуктов!
Комната завертелась перед моими глазами. Тобиас приземлился аккурат мне на живот.
— Бен, я наверняка буду обузой. Всякий раз, отправляясь на свои собрания и вынужденно оставляя меня одну на несколько часов — а возможно, и дней, — ты бы до смерти волновался за меня.
— Отнюдь.
— Значит, ты бы не волновался… — голос мой сделался тягучим, как жевательная резинка, — …что я, при моей полнейшей неспособности ориентироваться на местности, могу сесть не на тот автобус и уехать в Иглувилль, на Аляску?
— Элли! — Бен саданул себя кулаком по лбу, и стены комнаты содрогнулись. Невозможно поверить, что всего пятнадцать минут назад у нас был счастливый брак.
