нахмурилась, будто услышала что-то знакомое, но ускользающее:
— Это названия казоку?
— Нет, не казоку, — терпеливо пояснил Диктатион. — Всё это… впрочем, можно сказать и так.
Я потёр лицо, из последних сил удержавшись от проверки времени на экране гаппи. Усталость напоминала коварного бойца-Отчаянного из «Загона», осторожно кружила, чтобы вот-вот нанести точный решительный удар в челюсть, после которого наступает стремительное завтра.
— Яри-яри, если манджафоко этих казоку такие умные ребятки, то как допустили дефект? — Мне удалось язвительно прищуриться, словно я полагал и вправду прижать вёрткого гада за причинное место. — Ты сам полчаса назад сознался в неком изъяне, не так ли⁈
— И не подумаю отрицать, — подтвердил Кри.
А потом совершенно бесцветным тоном начал разговор такой глубины и сложности, что если бы я мог выбирать альтернативу, то согласился бы подработать в уютном доме для извращуг. Вру, конечно, не согласился бы. Но разговор был до того непрост, что в моём утомлённом сознании целиком уместиться не смог…
…Мы говорили больше часа. Негромко и на повышенных, постоянно перебивая друг друга и соревнуясь в болезненности колкостей. Но говорили честно, насколько вообще можно было доверять честности джинкина-там, наконец-то ответившего на бо́льшую часть вопросов.
Разговор ударил по нам обоим.
Мне пришлось сызнова испить горького пойла «Ты ни разочка не Нагината Когане Но», а Ч’айе… ей, пожалуй, пришлось многим горше.
Но девчонка была сильной.
Очень сильной.
Может быть, даже крепче небезызвестного специалиста по решению деликатных вопросов. А потому вынесла услышанное с невозмутимым достоинством. А ещё я был готов спорить на миллион рупий (теперь-то он у меня мог с лёгкостью появиться, сисадда?), что поняла она куда больше моего…
И вот мы говорили и говорили, глотая пайму и чингу, и разливая их по полу во время неосторожных жестов, проваливаясь в собственные мысли и страхи, цепенея и разгораясь от злости, проклиная Диктатиона и поражаясь его уникальности…
За покатыми стенами Пузырей густела ночь, скреплённая синтетической кровью перебитых при штурме онсэн. Внутри копились тревога и страх нового дня.
Вероятно, в какой-то момент Хадекин фер вис Кри, также известный нам под именем Энки, уловил, что ещё немного, и мы с Ч’айей просто рухнем без сил. Потому что предложил окончить беседу, подготовить новые вопросы и вернуться к обсуждению, когда это будет нам удобно.
И исчез из предоставленной норы, оставив после себя похмельное послевкусие и лёгкий гул в ушах — до того пронзительной показалась долгожданная тишина…
Какое-то время девушка молча смотрела на меня поверх кружки. Почти не мигая, почти успев напугать. Затем вздохнула, поднялась на ноги и устало потёрла лицо свободной рукой.
Я мог бы попробовать ещё раз обнять её. Мог бы сказать что-то утешающее или бодрящее (байши, да меня бы на её месте просто размазало!). А вместо этого выдавил что-то вроде:
— Тяжелее разговора у меня в жизни ещё не было. — Улыбка вышла кривой и пугающей. — А ведь в прошлом я наверняка спорил с твердолобыми редакторами и нирмаата[1]… — Потоптавшись на месте, я отставил глоток остывшей чинги на прикроватную тумбу, с облегчением распустил узел трехконечного галстука. — Если ты не против, я пойду мыться…
Ч’айя не ответила. Думала. Переваривала.
Что ж, мне это ещё только предстояло, ведь такого количества информации Лансу фер Скичире за раз точно не усвоить…
И вот уже затем — относительно спокойно и без возвращения к тяжёлым беседам, — миновали два коротких сонных дня. Пролетели, как единый миг или порыв тёплого ветра, не позволяя думать ни о чём, кроме сна и зализывания ран.
Я дрых, подруга отстранённо вгрызалась в «мицуху».
Глобальное информационное пространство гнезда всё заметнее барахлило, и мне не хотелось брать в голову ещё и мысли о том, что это из-за меня, однако…
Диктатион не торопил, и с разговорами больше не совался. Если девчонка что-то о своём прошлом и уточняла, то делала это закрыто, через внутренние системы Пузырей или когда я спал.
Однако же и без гнетущих откровений о нашем происхождении спокойствие было неполным — время от времени в моей памяти всплывал неприятный, тяжёлый сон, посетивший меня в ночь перед знакомством со Шникки и задорной перестрелкой в толпе фанатов перед входом в «Кусок угля».
Уж не знаю, что меня подтолкнуло. Но избавиться от тягости я решил не самым привычным для себя способом. Нет, не напился, ибо тогда способ был бы вполне опробованным…
Улучив момент, когда Ч’айя займёт гигиеническую кабину, я сдвинул стул в дальний угол комнаты, уселся (настороженно поглядывая на дверь), включил гаппи в режим записи, и начал диктовать.
И ощутил, что десятиминутный сеанс спонтанного изливания души помог, только когда пробормотал заключительное:
— Наверное, на этом всё, детка, конец записи. Надеюсь, всё это я наболтал не зря…
Заушник тут же откликнулся вежливым голосом джинкина-там:
— Не переживай, Ланс, я сохранил копию. И сделаю всё, чтобы адресат получил послание. Что бы с тобой ни случилось.
Очень трогательно. И тревожно. Я задумался, покусал и без того припухшую губу. И вдруг, удивив самого себя, приказал:
— Удали запись.
— Ты уверен? — Казалось, фер вис Кри немного удивлён.
— Нет… — Я пожал затёкшими плечами. Услышал, как в кабине перестала течь вода, заработали сушильные установки. — Эй, железяка, а ты вообще сумеешь понять, когда это будет нужно и нужно ли будет вообще?
— Я постараюсь, — с раздражающим спокойствием ответил Диктатион. — Просто верь.
— Верить? — Улыбка вышла кривой и недоброй. Такая у меня стала получаться всё лучше и лучше. — Может, этого и вправду будет достаточно… Хорошо, отменить удаление.
Через секунду в комнату вернулась девушка. Посмотрела на меня, непривычно занявшего угол, чуть нахмурилась, но уточнять ничего не стала. А я, вдруг осознавший, что и вправду ощущаю прилив облегчения, только улыбнулся Ч’айе, на этот раз не натужно и вполне искренне…
…А утром второго дня (на заре привычно перебравшись с дивана в освобождённую кровать) я вдруг неожиданно осознал, что у нас двоих ещё очень долго может не сыскаться таких спокойных передышек в безопасной норе, когда мы имели бы возможность…
Вскинулся на подушке и посмотрел на неё, долго и внимательно. На красивый профиль, слипшиеся ото сна волосы, аккуратную грудь под халатом. И она — уже пересевшая на неизменный боевой пост, — вдруг отвлеклась от консоли. Словно почувствовала.
Повернулась, прищурилась в ответ, и в карих глазах промелькнуло что-то интересное, интригующее, но совершенно лишённое привычного отблеска Куранпу.
— Знаешь, — промямлил я, садясь на кровати и подтягивая покрывало так, чтобы небрежные складки скрывали утренне-отвердевшее под белоснежными одеяниями «Диктата», — быть может, мы могли бы наконец-то обсудить, что за жаркая история уже дважды
