Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
Разностороннее образование, которое получали воспитанники, позволяло развиваться их природным дарованиям. Композитор П.И. Чайковский, поэт А.М. Жемчужников, писатели И.С. Аксаков и князь В.П. Мещерский, доктор медицины Н.Я. Кетчер, палеонтолог, доктор философии В.О. Ковалевский, чемпион мира по шахматам А.А. Алёхин — вот далеко не все знаменитые выпускники училища. Однокашниками Константина Победоносцева были многие известные впоследствии государственные и общественные деятели: славянофил И.С. Аксаков, в газете которого «День» он в 1860-х годах будет регулярно помещать свои статьи, будущие министры юстиции Н.А. Манасеин и Д.Н. Набоков, в отставке которого в 1885 году К.П. Победоносцев примет непосредственное участие, и многие другие.
Окончившие училище с отличием получали чины IX и X классов (титулярного советника и коллежского секретаря, что соответствовало армейским чинам капитана и штабс-капитана) и направлялись преимущественно в канцелярии Министерства юстиции и Сената; прочие направлялись в судебные места по губерниям в соответствии с успехами каждого.
Благодаря основательной домашней подготовке Константин поступает в училище сразу на третий курс. Отцовское домашнее образование служит подспорьем ему и во время учёбы. На четвёртом курсе Константин Победоносцев по своей инициативе вызвался отвечать заданный урок на латинском языке. Выслушав блестящий ответ, профессор римского права Штекгардт сошёл с кафедры, обнял и поцеловал юного правоведа, крепко пожал ему руку и поставил высший балл — 12.
На сороковом году после выпуска обер-прокурор Синода издаёт малым тиражом юношеский дневник времени своего обучения в Училище правоведения для подарков друзьям и однокашникам. Из этих собственных свидетельств Константина Победоносцева мы узнаём и о строгой, почти военной дисциплине, распорядке дня по 42 звонкам, значимых событиях в жизни училища и о школярских проделках учеников.
«Завтра затевают у нас обман во время экзамена: пишут по два экземпляра всех билетов, каждый готовит из всего курса только один билет и, когда берёт билет со стола, говорит тот номер, который сам учил; а на приготовленном стуле билет ему обменивают.
…Употребили в дело эту хитрость, о которой я вчера писал, и она удалась вполне. Все были в этом деле обмануты: и директор, и инспектор, и Штекгардт, и Генцшель, заседавший на экзамене… Совестно было молиться до и после экзамена».
Интересны краткие записи, из которых мы видим круг чтения Константина помимо учебной программы:
«Церпинский читал мне статью (прекрасную) Аксакова: отрывки из вседневной жизни.
…Вечером был у нас в классе обыск, производившийся инспектором и профессором права Кранихфельдом и воспитателем Бушманом. У меня поймал инспектор стихи Лермонтова, однако оставил их и советовал держать у Бушмана: „Конечно, Лермонтов поэт, но он умер нехорошею смертью…“
…Сегодня с обеда директор ходил по классам и отнял у нас многие книги, как то: Гоголя, „Отечественные записки“ и прочее.
…После обеда ушёл я в лазарет, сел у Сербиновича и до 5-го часа разговаривал с ним и читал ему Гоголеву „Страшную месть“.
…Юша Оболенский1 остался в училище, я рассматривал у него „Литературную газету“ и „Картины русской живописи“, которые и взял к себе на сохранение. В 6-м часу ушёл от него к переплётчику по просьбе Юши договориться за переплёт „Отечественных записок“ и молитвенника».
Описан неожиданный визит в училище императора Николая I.
«Лишь только отобедали мы, как, по обыкновению, отправились в сад. Время было прекрасное. Солнце светило ярко. Не прошло и пяти минут, как посреди весёлой толпы раздались глухие крики: „Скорей, скорей! Царь, Царь приехал!“ В эту минуту в окне V класса раздался звук призывного колокольчика. Мы побежали. Кто просто, кто в коньках, кто ползком, но все тотчас явились наверх, бросили как попало шинели и фуражки, построились в длинную колонну. Всё стихло, но вдруг пробежал глухой ропот, и вслед за ним потряс воздух громкий крик привета. Царь шёл мимо рядов, оглядывая их орлиным оком… Я его впервые увидел. Он хорош, царственно хорош!..»
Мы видим искреннее восхищение государем, которое разделяет и автор дневниковых записей. Начиная от Герцена, Льва Толстого и далее, особенно советскими авторами, правление Николая I принято изображать как эпоху застоя и стагнации, а самого его вспоминать как «Николая Палкина» или «жандарма Европы». На самом деле Россия в подавляющем большинстве обожала своего императора, и ученики Училища правоведения не были здесь исключением.
Строгость внутренних порядков училища компенсировалась удовольствиями (иногда запретными), организуемыми для себя самими учащимися.
«Юше принесли от Микельса бутербродов, 1/2 фунта шоколаду и целую корзинку бисквитов. Началось действие: мы стали тереть шоколад, послали за молоком, сварили, и мы все пили.
…С прошлого года возникло и распространилось у нас изобретение, которое, не знаю, дошло ли еще до Москвы. Вместо трубки курят папиросы, так эта штука называется. Еще зимой я дивился, глядя, как Пейкер фабриковал их, свертывая трубочки из печатной бумаги и наполняя их табаком. Теперь это усовершенствовали; берут карандаш или вроде того палочку, скатывают на ней пластинку тонкой почтовой бумаги, заклеивают края; потом загибают эту трубочку с одной стороны, наполняют её табаком, загибают снова — и курево готово. Только что завелись папиросы и в продаже в магазине Богосова, в доме Армянской церкви, но у нас только богатые берут оттуда, а прочие продовольствуются самодельщиной. В классе эта манипуляция беспрестанно производится, виноват и я, грешный. Курят в трубу: один увеселяется, а другой караулит».
Случались в училище и серьёзные происшествия, одно из которых подробно описано Победоносцевым.
«В Училище от одного конца спален до другого слышался гул и ропот. В нашем классе этот ропот скоро превратился в нервическое волнение. Вот причина.
Прокофьев — солдат, который был в то время дежурным, рассказывал, что сегодня с 8 часов вечера смотритель Кузнецов, собрав в спальни всех солдат, давал им странное приказание. Он будто бы приказывал солдатам ни в чём не слушаться воспитанников. „Не вставайте перед ними, — говорил он. — К чему вы говорите им: «Ваше благородие»? Они мальчишки, щенки, а не дворяне“. Потом, обратившись к Мартынову, которого накануне чуть не прибил Раден, сказал: „А ты дурак, что позволил прибить себя. Вас было трое, болваны! Вам бы схватить его, да и отвалять хорошенько“. Много тому подобных мелочей рассказывал Прокофьев из речи Кузнецова. Эта речь показалась всем нам такою резкою и обидною, она так раздражила всех нас, что мы не могли удержать своего негодования. Бог знает, что представлялось нам; мы собрались в толпу и рассуждали о том, что нам делать. Наконец, положили решительно: писать на другой день письмо к директору, требовать непременно удовлетворения. Подписать всем и действовать решительно. В эту минуту мы готовы были на всё; нам казалось легче потерять многие преимущества и надежды, чем спустить, оставить, простить такую обиду. До такой степени
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
