блестеть вдали от своих молекулярных собратьев. Однажды, когда девочка рассматривала этот камешек величиной с ладонь, ей удалось прочитать таинственную надпись на одном из его корявых, острых ребер: Made in China.
— А что это означает? — поспешила она спросить у Рашида.
— Это? Гм… Это по-английски, — ответил смущенный массажист. — Означает, что это сделано в Китае.
Он купил эту подделку на одном из городских базарчиков. Заира, которая никогда не выходила за пределы больницы и поэтому была мало знакома с внешним миром, поверила ему, как привыкла доверять вообще всем взрослым.
— Ага, значит, звезды, которые на небе, делаются в Китае! — воскликнула девочка, не заметив удивленного взгляда Рашида, который констатировал, что его признание в обмане не повлекло за собой ожидаемого результата.
Умиленный этим восхитительным простодушием, он не нашел в себе сил противоречить. Напротив, даже подкинул ей еще одну идейку.
— Знаешь, у них ведь и знамя такое — пять желтых звезд на красном фоне. Вот насколько китайцам важно производство звезд!
Так Заира убедилась, что китайцы изготавливают звезды тоннами, а потом запускают их в небо, чтобы они светили по ночам обитателям марокканской пустыни; теперь она каждый вечер перед сном благодарила их в специально сочиненных молитвах. Благодарила за то, что они так щедро одаривают ее народ.
Когда-нибудь она выйдет наконец из этой убогой больнички на окраине Марракеша и отправится в волшебное путешествие. Сядет в «Восточный экспресс» (который, вопреки своему названию, не ходит в Китай) и поедет в ту страну, где узкоглазые мужчины и женщины, организованно, как сотни тысяч трудолюбивых муравьев, запускают из мощных пушек в пространство мерцающие камни величиной с апельсин, что по пути расчерчивают своими острыми ребрами темно-синюю мантию ночного небосвода.
В этот ранний утренний час звезды уже не мерцали, и все-таки, спасибо им, вносили немножко волшебства в унылую атмосферу больничной палаты. В ее серых стенах маленькая марокканка провела почти всю свою коротенькую жизнь. Но после того как Провиденс подарила Заире эти звездочки (тоже Made in China), девочка на рассвете поднимала глаза к потолку и видела небо. А главное, оттуда на нее смотрели сотни блестящих, мигающих глаз, таких, как у ее новой мамы, вернее сказать, единственной, поскольку прежняя умерла при ее рождении.
Большой Ковш.
Она обожала это название, объединявшее две ее страсти — кухню и пространство. Когда-нибудь, позже, она станет кондитершей-звездолетчицей. В этом она была твердо уверена. Ведь насколько легче готовить суфле или взбивать белки для безе в невесомости. До поры до времени она держала этот план при себе. Он был ее тайной. Ей-то он казался очевидным, но, похоже, никому другому такое и в голову не приходило. Однако тут была одна проблема: до этого «когда-нибудь» она могла и не дожить. А самое печальное состояло в том, что, если смерть придет раньше срока, никто не вспомнит о ней как о первой в мире кондитерше-звездолетчице, а все будут думать просто о маленькой больной девочке, умершей в один прекрасный летний день под потолком, усеянным пластиковыми звездами, в убогой больничке Марракеша.
Поэтому она держалась изо всех сил, стараясь опровергнуть мнение докторов. И опровергнуть саму болезнь. И ничего, что ее детские ручки были хрупки, как молодые ростки на дереве, зато характер отличался прочностью закаленной стали. А характер — он куда сильнее тела. Всегда. И хорошее настроение — тоже. Улыбка или смех, подобно мощному бульдозеру, сокрушают все на своем пути — изничтожая болезнь, развеивая печаль. Когда мы лишаемся рук и ног, как растерзанные куклы, когда жизнь одним безжалостным ударом ножа уродует нам лицо и разрывает сердце, когда мужчины утрачивают пол, а женщины — волосы и груди, когда у нас отнимают все, что делает нас человеческими существами, когда мы теряем способность видеть, слышать или дышать, когда мы снова превращаемся в беспомощных младенцев и писаем в постель, и нам меняют подгузники, и чужие люди поутру отстирывают больничные простыни от кала, которым мы их измазали ночью, когда мы не можем сами умыться, когда горячая вода смывает с нас остатки истончившейся кожи, когда старость перебивает нам кости и слезы жгут глаза, а мы еще не совсем потеряли рассудок, — тогда лучше всего смеяться, улыбаться и бороться. Смех — самый страшный враг болезни. Нужно смеяться ей в лицо. Никогда не терять надежду. Никогда не сдаваться. Потому что история еще далеко не закончена. Никогда нельзя вставать с места и покидать кинозал до конца фильма, ибо конец часто преподносит нам сюрпризы. Приятные сюрпризы. Happy end. Да, бывает, что жизнь иногда, рано или поздно, приковывает нас к постели. Но пока хотя бы тоненькая — не толще машинного шва — струйка жизни еще течет в наших жилах, удерживая нас в живых, мы живы. Живы и сильны. Сильны, даже будучи слабыми, ибо принадлежим к прекрасной расе живых. Вот почему Заира боролась. Чтобы увидеть конец фильма. Счастливый конец. Она боролась как женщина. Сильная и красивая женщина. Необыкновенная женщина, которая не отказалась и никогда не откажется от счастья быть живой.
В книжке, которую подарила ей Провиденс — она называлась «Об огромном влиянии имени на жизнь человека», — девочка прочла, что «все Заиры мужественно борются за свое счастье и счастье человечества, отличаются терпением и большой преданностью в дружбе».
Да, в этом она была твердо уверена.
И твердо намеревалась доказать всем окружающим, что человек способен мечтать, даже если он проглотил облако, и что она непременно станет первой в мире кондитершей-звездолетчицей.
Проглотить облако — это Провиденс подобрала такое выражение, чтобы говорить о ее болезни, муковисцидозе. Очень подходящее выражение. Именно это девочка ощущала в глубине легких, нечто вроде туманной, вкрадчивой боли, которая душила ее — легонько, но неотвратимо, словно она когда-то нечаянно проглотила большущее кучевое облако, и оно так и застряло у нее в груди. Каждое утро на завтрак у нее были облака с земляникой. Она изливала их в свою чашку, как другие дети насыпают туда хлопья. Хлопья, которые оцарапали бы ей горло, но которые ей пришлось бы покорно глотать. У кого-то была аллергия на фисташки или устрицы, а вот у нее — на эти облака, огромные, как Париж, рождавшиеся в самой потаенной глубине ее груди. Впрочем, иногда ей казалось, что это и есть сам Париж, и она его съедает. Целиком, вместе с каменными мостами, с домами под высокими османовскими крышами, со стеклянными музеями и Эйфелевой башней. Да, каждое утро она заглатывала Париж, один кирпичик за другим. И Эйфелеву башню, одну заклепку за
