Когда Эдна вернулась на кухню, мы все увлеченно болтали.
— Что, моя мама зависла на какой-нибудь распродаже? — поинтересовался Освальд.
— Это была не твоя мать, — спокойно возразила Эдна. — Это был Иэн. Он едет сюда.
Клянусь, если бы она со всей дури огрела меня по башке пятикилограммовой тушей кижуча, я удивилась бы куда меньше.
Иэн Дюшарм — дальний родственник Уинни. Он приезжал сюда в прошлом году, и мы провели с ним вдвоем несколько развратных дней. Мне Иэн казался экстравагантным, привлекательным и довольно-таки испорченным, к тому же неизвестно по какой причине я ему нравилась.
Обычно во всем винят гонца, поэтому Освальд смерил бабушку холодным взглядом.
— Какими бы ни были наши отношения с Иэном, — с характерной для него торжественностью провозгласил Сэм, — я рад, что он хочет увидеть малышку и установить с ней контакт.
— Сэм прав, — согласилась Уинни. — Это большая честь, что он приедет…
— В чем тут честь-то? — удивилась я.
Ну, приедет на тусовку по поводу крестин ребенка какой-то гуляка, любитель путешествий, — и что?
— Я хотела сказать, это очень мило с его стороны, что он решил приехать, — быстро проговорила Уинни. — Сэм, ну скажи, правда же это мило?
Сэм согласился с женой и добавил скороговоркой:
— Приятно иметь заботливых родственников.
На это мне было нечего возразить, поскольку, кроме моей давно умершей бабушки, с заботливыми родственниками я не сталкивалась.
Уинни смерила Освальда суровым взглядом, словно желая напомнить, что ее приемную ежедневно наполняют метамфетаминовые наркоманы, скандальные алкоголики и орущие подростки, с которыми она умудряется справляться.
— Я рада, что мой кузен едет сюда, дабы взглянуть на ребенка. А кто недоволен — будет иметь дело со мной.
Освальду пришлось пойти на уступку, он еле заметно кивнул.
Уинни улыбнулась и заговорила об имени для ребенка. Большинство старших родственников семейства после иммиграции в страну взяли президентские фамилии, поэтому малышке предназначено было носить фамилию Хардинг-Грант или Грант-Хардинг.
— А может, ей и имя подобрать президентское? — предложила я. — Например, Уорренетта или Миллардина.[17]
Лицо Уинни приняло такое оскорбленное выражение, что я немедленно заткнулась.
По пути в хижину Освальд молчал.
— Проклятый Иэн Дюшарм, — в конце концов произнес он.
— Я знаю, что у тебя есть претензии к Иэну, но ведь тогда я была свободна, а ты был помолвлен с Уинни. Я примирилась с твоим прошлым, думаю, ты должен поступить так же.
— Неверное сравнение. Мою помолвку заранее спланировали, к тому же у нас никогда не было интимных отношений с Уинни.
— Ну, Освальд, ты слишком уж вдаешься в детали. — Он взглянул на меня, и я поспешно добавила: — Подумай лучше о ребенке. Будь терпимее ради младенца, бедняжки Калвины.
— Малышка Вудроэтта. Очаровашка Линдонисса, — помолчав, продолжил он.
— Дорогая Ратерфордина,[18]— не унималась я.
Когда он произнес «милая Рональд-Энн»,[19]я захохотала так, что у меня бока разболелись.
— Я все равно не понимаю, почему ты ревнуешь меня к Иэну, — сказала я, когда мы уже вошли в хижину. — Это я должна ревновать. Ты ежедневно ощупываешь голых женщин, но я ведь понимаю, что это твоя работа.
— Врушка. Тебя это бесит.
— Конечно, бесит. Я хочу, чтобы ты был только моим.
Просунув руки под его рубашку, я погладила Освальда по спине.
Он взглянул на меня:
— Иэн приезжает из-за тебя.
— Я уверена, он давно позабыл, что встречался с глупой мексиканской девчонкой, — сказала я, хотя у меня в шкафу были припрятаны записки и подарки, которые регулярно присылал Иэн.
— А я не могу забыть. — Освальд поцеловал меня в губы, потом провел пальцем по моей шее. — У нас еще есть время до их приезда, — сказал он.
Взяв меня за руку, он слегка прихватил зубами кожу на тыльной стороне моего запястья — так Освальд давал понять, чего он хочет.
Я сняла с него пиджак, стянула через голову галстук и расстегнула рубашку. Потом быстро разделась сама, и он привлек меня к себе, поглаживая по спине и бедрам, игриво покусывая мою шею.
Я целовала его грудь; после длинного трудового дня кожа Освальда приобрела едва уловимый солоноватый привкус. На мой взгляд, он идеален во всех отношениях. Я расстегнула ремень и стянула с него широкие брюки. Он шептал мое имя, продолжая ощупывать меня и поглаживать; через некоторое время я почувствовала, что почти отравилась удовольствием.
— Можно? — вежливо спросил он. Освальд всегда просил позволения своим низким, мелодичным голосом.
— Да. — В тот момент я была согласна на все.
Он потянулся к картине, стоявшей на полке, и нащупал за ней скальпель, который всегда там лежал.
Освальд извлек скальпель из ножен.
Я поежилась, несмотря на то, что было тепло. Я не из тех девушек, что стремятся к боли, но некоторые занятия, например работа в саду, стоят того, чтобы перетерпеть маленькие ранки и ссадины.
Освальд ласкал меня до тех пор, пока я не откинула наконец голову и не закрыла глаза, ощущая только прикосновения его рук. Потом я почувствовала, как он сделал надрез в верхней части моей груди — так быстро и незаметно, что я почти не почувствовала боли. Открыв глаза, я наблюдала за тем, как он склонил голову над ранкой, из которой сочилась алая кровь. Освальд вздрагивал от удовольствия. Через несколько секунд, когда он оторвал губы от моей груди, порез затянулся, и кожа выглядела абсолютно так же, как прежде.
Скользнув на шерстяной ковер, мы начали заниматься любовью. Освальд кольнул скальпелем мой указательный палец и высосал несколько капелек крови. Перевернув его на спину, я завладела им.
Мою беззаботную дрему прервал собачий лай — видимо, подъезжали гости. Взглянув на часы, я выбралась из объятий Освальда.
— А ты знаешь, который час? — спросила я.
