вызывают сами бичи – неистребимая принадлежность северных портовых городов. Сколько с ними милиция ни борется – справиться не может, и выселяет их, и переписывает, и на работу пристроить пытается, и на постой определяет – все бесполезно: живут бичи на земле вольно, без хлопот. Где хотят, там и ночуют, пьют, не заботясь о том, что за это надо платить, приворовывают потихоньку, ворованное продают, и нет никаких сил у милиции совладать с бесчинствующими элементами – ползут бичи, распространяются, словно червяки, съедают листья у деревьев, оставляя после себя вытоптанную, загаженную землю да черные, голые стволы.
И без бичей в порту не обойтись, между летом и зимой всегда бывает вилка. Летом работы полно, в два раза больше, чем зимой, – несмотря на то что порт работает круглогодично, не замерзает ни в какую, даже самую лютую зиму, – но все равно в январе работы в два раза меньше, чем в августе, и естественно, позарез бывают нужны сезонные рабочие. Вот тут-то бичи и пригождаются, тут-то они – надежда и опора портового начальства, передовики производства, да и на пароходах, когда кто-то заболевает, а подмену толковую найти сразу не удается, взор тоже обращается к бичам. Хотя капитаны делают это редко – уж больно ненадежен материал-то. Но, увы, не всякий капитан так рассуждает, иные считают: авось у бича совесть пробудится.
Вот и живут, плодятся бичи в Мурманске и Тикси, в Охе и Южно-Сахалинске, в Певеке и Магадане, неистребимое цепкое племя, крикливое, биндюжье, безденежное, опустившееся.
Бич лег на стол грудью, наклонился к капитану и по-голубиному заворковал. Что он там говорил – не было слышно. Суханов снова глянул на циферблат часов: Ольга должна бы уже быть здесь, в кафе, но увы… Хуже нет, когда договариваешься расплывчато, не назначая точного времени – приходи туда-то, мол, и все, а надо договариваться точно: приходи во столько-то, и тогда не будет пустых терзаний, маяты и неясности, мучительного долгого ожидания. Может, встать и пойти к телефону-автомату, снова позвонить Ольге?
Нет, не стоит суетиться. Суета нужна только в двух случаях жизни, в третьем она уже лишняя.
А женщина, которую он ждал, еще не выходила из дома. Уже одетая, в высоких сапогах, с туфлями, положенными в полиэтиленовую сумку, она стояла посреди своей квартиры и вела разговор с человеком, сидевшим перед ней в кресле. Хотя лицо ее было спокойным, даже каким-то застывшим в неестественном внутреннем оцепенении, в некой напряженной немоте, которая, случается, накатывает на человека в минуту возбужденности, когда невольно кажется, что земля уходит из-под ног, кренится набок, все летит прахом и сам человек через минуту-другую унесется в преисподнюю, и, чтобы хоть как-то отдалить конец, одолеть все это, он цепенеет, лицо его делается каменным, неживым, излишне спокойным.
Мужчина, сидевший в кресле, хорошо знал Ольгу и вел неторопливый разговор, курил, стряхивал пепел в фарфоровую розетку, зажатую в пальцах, и с каждым таким стряхиваньем Ольга болезненно прищуривала глаза: розетка не для пепла была предназначена – для варенья. Мужчина пришел внезапно – Ольга не ждала его. Неожиданно раздался звонок в дверь, Ольга открыла и с каким-то слепым удивлением отступила назад: на пороге стоял Вадим с букетиком подснежников.
– Вот, – сказал Вадим и протянул Ольге букетик, – у человека в большой кепке купил.
«Ох, какое это все-таки неудобство, когда в дом приходит незваный гость, – подумала Ольга, понюхала подснежники. Цветы пахли чем-то слабым, лежалым, мокрым – наверное, тающим снегом и проступающей сквозь него землей, вязкой, кое-где с ледяными монетами, влажной, еще не проснувшейся, заставляющей сжиматься сердце: будто сделал некое открытие, а открытия-то никакого и нет. Поморщилась. Когда гость вваливается внезапно, то… в общем, есть тут нечто такое, что невольно заставляет морщиться. Хотя Вадим – это Вадим, – лицо ее на несколько секунд расслабилось, она ощутила в себе что-то теплое, доброе, будто подсела к огню и почувствовала горячий плеск пламени.
– А знаешь, почему грузины носят большие кепки? – спросил Вадим и тут же ответил: – Чтоб брюки не выгорали.
Не дожидаясь приглашения, прошел в комнату, опустился в кресло, посмотрел на свою обувь, Ольга тоже посмотрела, хотела сказать что-то, но Вадим не дал ей это сделать, пояснил с доброжелательной широкой улыбкой: «Как видишь, ноги у меня чистые, я по улице почти не ходил, все в такси ездил». Пошарил в кармане, достал сигареты и спички, одну сигарету сунул в рот, побрякал коробкой, проверяя, есть «топливо» или нет, вздохнул:
– Замотался я сегодня, как Александр Македонский в Египте. С самого утра на ногах, – просветленными глазами оглядел Ольгу, спросил с улыбкой: – А ты, я вижу, куда-то собралась? Одна? Без меня?
– Да, собралась, – сказала Ольга, – недалеко и ненадолго, – махнула рукой. Жест был неопределенным. – По одному важному делу.
– Без важных дел ныне редко кто куда ходит. Категория чистых бродяг, увы, перевелась.
– Надеюсь, ты меня за бродягу не принимаешь? – Ольге вдруг захотелось хоть чем-то досадить Вадиму.
– Упаси Господь. Ты у нас современная деловая женщина, которая не тратит времени попусту – все рассчитано, все расписано. – Вадим говорил, голос у него был мягким, обволакивающим, такой голос опасен, он расслабляет, зачаровывает – она понимала, что будет слушать Вадима до бесконечности, о чем бы тот ни говорил – о пустяках или о крупном, о грядущем всемирном потопе, о событиях, покрытых плесенью времени, либо же о том, что у него ноет отдавленная в магазинной толчее нога, когда он покупал для Ольги торт и шампанское.
Строгий расчет и обязательную расписанность времени, когда не допускаются ненужные траты, – это все Вадимово, он никогда не транжирит и не жжет попусту минуты, у него не бывает пустых пауз, все подогнано друг другу плотно, без щелей, ни одна секундочка не свалится на пол со стола.
– Я прошу тебя, не уходи, – проговорил Вадим, не меняя тона, голос его продолжал оставаться ласковым, убаюкивающим. – Ну, пожалуйста, Ольга!
– Не могу.
– Я тебе шампанское принес, пирожные, которые ты любишь. Посидим, поговорим. Куда тебе идти в такой мороз? Хрупкой слабой женщине… Да этот мороз портовых грузчиков с ног сбивает!
– Пойми, мне надо уйти. Я обещала!
– Куда именно надо уйти? Скажи, и я тебя отпущу. – Вадим засекал каждое ее движение, каждую перемену на лице, заметил и тени, что появились под глазами, и усталые морщинки, обметавшие уголки губ, и беспокойно расширенные зрачки – видел то, чего не могла увидеть без зеркала сама Ольга. Усмехнулся грустно. – Недавно я открыл один заграничный журнал рисованный, «Ателье» называется. Карикатуры. На все темы жизни. Есть там один простенький рисунок. На проводах сидят две маленькие серенькие птички – кажется, воробьи. А может… Не суть важно –
