Хоть и не везде так строго чтут традиции, но в нашем регионе с девичьей честью всё очень сурово, Зара действительно рискует остаться старой девой. Одним словом – тёмное средневековье.
– Не гуляла я, – цежу спокойным, даже ледяным тоном. Я могу гордиться своей выдержкой: эта паршивка только что уничтожила мои надежды на побег, теперь с меня глаз не спустят, если ещё в живых оставят. Такой позор семье не нужен. Из-за кого – купленной девки? Нет. Нанэка рисковать не станет. Но... не избавится же? Она верующая, а убийство грех. Получается, серьёзного мне ничего не грозит. Поэтому добавляю уже с укором – Это ребята пошутили, а Зара ревнует, вот и повелась.
– Врёшь! – Зара тычет мне пальцем в грудь, и я сжимаю руку в кулак, чтоб не сорваться. Нельзя, не перед Нанэкой. – Недаром она так в школу рвалась! Ни одна из наших до девятого не доучилась, а этой знания вдруг подавай. Хахаль у неё там был, не слушай её, мам!
– Хватит, Зара. Иди.
Нанэка больше ничего не добавляет, отчего сложно понять, кому из нас она верит. А Зара, облегченно морщится, потирая макушку, и, стрельнув в меня испепеляющим взглядом, сбегает с кухни.
Никогда ещё я так не жаждала оттаскать её за волосы!
– Доваришь суп, принимайся за жаркое.
Слышится сухой щелчок запираемого замка. С внешней стороны.
– Ты куда, Нанэка?! – барабаню в деревянную дверь, чувствуя, как стремительно тает бравада под напором неизвестности. – Я в туалет хочу!
– Потерпишь.
Не знаю, что она задумала, но, если Зара права в своих домыслах, то мне остаётся только воспринять заключение в комнате полной острых ножей как руководство к действию. Мёртвой невесте "вынос чести" не страшен.
Возвращается Нанэка спустя полтора часа в компании седовласой незнакомки с тонкими, осуждающе поджатыми губами.
– Идём, – мрачно бурчит приёмная мать, хватая меня под руку, затем кивает гостье, чтобы та следовала за нами.
Волнуясь до взмокших ладоней, я покорно плетусь по широкому коридору, перегруженному позолотой и вычурной лепниной, пока с недоумением соображаю, что конечным пунктом является моя скромная спальня.
Вот тут уже становится действительно страшно.
– Заходи, что смотришь? – Нанэка нетерпеливо подталкивает меня вперед, затем, переглянувшись с гостьей, кивает на аккуратно застеленную софу. – Юбку снимай. И трусы тоже.
– Зачем? – не веря в происходящее, мотаю головой. – Не было ничего, клянусь!
– Зачем, – скрипуче передразнивает незнакомка, деловито распахивая окно. Солнечный свет тут же разбегается бликами по натяжному потолку, яркий до рези в глазах. – Как ноги перед мужиком раздвинуть никто не спрашивает "зачем" – сами из трусов выпрыгивают, а тут скромность прямо распирает.
– Одёжку стягивай и ложись, не выделывайся, – прикрикивает Нанэка, оттесняя меня к софе.
Сообразив, что если не раздеться самой, то она сделает это за меня, я поворачиваюсь спиной к окну и, сгорая со стыда, снимаю концертную юбку, следом нижнее бельё, после чего, судорожно сжимая края запахнутого на блузе платка, плюхаюсь на синий клетчатый плед.
– Ноги подогни, – не давая опомниться, Нанэка раздражено толкает меня навзничь и грубо, мозолистыми руками разводит мои колени в стороны. – Так лежи, не дёргайся. Ну, Валерьевна, что там?
Столько паники в этом вопросе, столько тревожной надежды, что из-под моих зажмуренных век, на колючий плед брызжут горькие слёзы. Как же это гадко и унизительно, когда пусть неродная, но всё же семья воспринимает тебя исключительно как товар, который должен пройти тест на качество. Ни за что я ей этого не прощу!
– Нетронутая.
Вердикт сопровождается гулким облегчённым выдохом Нанэки, и она окрепшим, вернувшим былую твёрдость голосом повторяет:
– Нетронутая, значит... Очень хорошо. Это дело должно остаться между нами, деньгами я не обижу.
– Ну что вы! Молодёжь нынче шустрая, не уследишь. У нас в отделении и моложе девки рожают, – услужливо щебечет гостья, тон которой при упоминании денег тоже меняется, обрастая удивительной задушевностью.
Едва заслышав хлопок закрываемой двери, поворачиваюсь на бок и, подтянув колени к груди, натягиваю на себя край пледа. Вокруг всё до зубного скрежета знакомое: однотонные обои, которые сама же и клеила, простая мебель, без мудрёных наворотов. Глазу приятно, а всё равно не моё. Чужое. И вдруг совершенно отчётливо осознаю, что не стану скучать по этому дому. Не родной он мне. Но не хочется ни плакать, ни жалеть себя. Только уснуть и больше никогда не просыпаться.
Проснуться всё жё приходится. Утром. Дари спозаранку забегает ко мне, беспечно прогоняя остатки дрёмы, чтобы напомнить о запланированном накануне походе за продуктами. В местных супермаркетах мы не закупаемся, так как свежесобранных с грядки овощей там не найти, а качество продуктов играет решающую роль.
Сама Нанэка общения со мной всячески избегает и даже на рынке старается держаться далеко в стороне. Дари в свою очередь постоянно отстаёт, отчаянно торгуясь за каждый пучок зелени. Не потому что жадная, просто у нас так принято. Я же плетусь среди прилавков в поисках груш для матери Драгоша.
Впереди вальяжно вышагивает компания из трёх парней, судя по говору из наших. Не сказать, что меня раздражает их нарочитая ленца – она меня бесит, но протискиваться между ними нет никакого желания.
Они ничего не покупают, просто бредут, словно кого-то высматривают, изредка отвлекаясь на обтянутые джинсами ножки местных девушек. И я против воли опускаю глаза на вишнёвый подол собственной юбки, из-под которой едва виднеются носки чёрных балеток. Лосины, брюки, миниюбки – то чего никогда не сможет позволить себе приличная цыганка. Юбка ниже колена наш пожизненный крест, ещё одна преграда на пути к свободе самовыражения.
Самый высокий из троицы выделяется ещё и цветом волос: он не брюнет, как остальные, а скорее тёмный шатен. Но моё внимание привлекает не столько необычная шевелюра, сколько длинные нервные пальцы, которые непрерывно крутят металлическую зажигалку. Серебристый корпус то мелькает между большим и указательным пальцами, то исчезает где-то в ладони, вызывая во мне какой-то тревожный и вместе с тем притягательный интерес.
Один из них что-то говорит. Слишком тихо, но этого достаточно, чтобы вырвать меня из необъяснимого оцепенения. Я собираюсь обернуться, глянуть где Дари, но тема разговора буквально бьёт под дых.
– Что делать будем? Он до сих пор в багажнике.
– Скинули бы его в посадке у обочины, как я говорил, – голос шатена прокуренный, низкий до мурашек. Не тех, восторженных, что набегают когда приятно, а острых, колючих как битые стёкла. – Сбили и сбили. Зачем марать машину?
– Я ж не знал, что ты сразу сюда рванёшь. Мы только время теряем, не высунутся они пока.
– Ты номера свои вернуть хочешь или нет? Поймаем, на пустырь вывезем, там разберёмся. Заодно и груз скинем.
