воспоминания о них. С момента своего возвращения он ничем не отличился, чтобы распустить сплетни, и никакие рассказы о его деяниях за границей не просачивались в нью-йоркский клуб. Доктор Росс, к моему удивлению, оказался гораздо более известным, чем я предполагал, и как специалист, и как человек в городе. Казалось, он быстро продвинулся в своей профессии врача, лечащего болезни нервов общества.
После ужина я был поражен, обнаружив, что Кеннеди вообще ничего не делает.
– В чем дело? – спросил я. – Ты наткнулся на препятствие?
– Нет, – медленно ответил он, – я просто ждал. Я сказал им быть здесь между половиной девятого и девятью.
– Кому? – спросил я.
– Доктору Лесли, – ответил он. – У него есть полномочия требовать присутствия миссис Мейтленд, доктора Росса и Мастерсона.
Быстрота, с которой он разобрался в деле, которое было для меня одним из самых необъяснимых за долгое время, лишила меня дара речи.
Один за другим они заходили в течение следующего получаса, и, как обычно, мне выпало принять их и сгладить острые углы, которые всегда возникали на этих маленьких вынужденных вечеринках в лаборатории.
Доктор Лесли и доктор Росс прибыли первыми. Они пришли не вместе, а встретились у двери. Мне показалось, что я заметил в их поведении нотку профессиональной ревности, по крайней мере, со стороны доктора Росса. Мастерсон пришел, как обычно, игнорируя серьезность вопроса и обвиняя нас всех в заговоре с целью не пустить его на премьеру легкой оперы, которая открывалась. Миссис Мейтленд последовала за ним, непривычная бледность ее лица усиливалась простым черным платьем. Я чувствовал себя крайне неловко, как, впрочем, и все остальные. Она просто наклонила голову в сторону Мастерсона, казалось, почти избегала взгляда доктора Росса, пристально смотрела на доктора Лесли и абсолютно игнорировала меня.
Крейг стоял в стороне за своим лабораторным столом, не обращая ни на что внимания, кроме кивка в знак признания. Казалось, он не спешил начинать.
– Как ни велика наука, – начал он наконец, – она все же далека от совершенства. Существуют, например, вещества настолько таинственные, тонкие и опасные, что сводят на нет самые тонкие тесты и мощные линзы, в то время как они несут в себе самую ужасную смерть.
Он едва ли мог бы подобрать свои вступительные слова с большим эффектом.
– Главные из них, – продолжал он, – это те, что из собственной лаборатории природы. Например, существует около шестидесяти видов змей, обладающих смертельным ядом. Среди них, как вы, несомненно, все слышали, никто не принес человечеству большего ужаса, чем кобра-ди-капелло, индийские потомки Нага. Мне нет необходимости описывать кобру или что-либо говорить о бесчисленных тысячах людей, которые отдали ей свои жизни. У меня здесь небольшое количество яда, – он указал на него в стеклянной мензурке. – Он был получен в Нью-Йорке, и я проверил его на морских свинках. Он не утратил ни капли своей мощи.
Мне показалось, что возникло чувство облегчения, когда Кеннеди своими действиями дал понять, что не собирается повторять испытание.
– Этот яд, – продолжал он, – превращается на воздухе в вещество, похожее на мелкие чешуйки, растворимое в воде, но не в спирте. Оно имеет лишь слегка едкий вкус и запах и, как ни странно, безвредно на языке или слизистых поверхностях, даже в значительных количествах. Все, что мы знаем о нем, это то, что в открытой ране оно смертельно быстро в действии.
Трудно было оставаться равнодушным при мысли о том, что перед нами, всего в нескольких крупинках вещества, было достаточно яда, чтобы убить нас всех, если бы оно попало в царапину на нашей коже.
– До недавнего времени химия была бессильна разгадать загадку, микроскоп – обнаружить его присутствие, или патология – объяснить причину его смертельного действия. И даже сейчас все, что мы знаем, – это то, что аутопсийное исследование не показывает абсолютно ничего, кроме общей дезорганизации кровяных телец. На самом деле, такое отравление лучше всего известно по характерным симптомам – головокружению, слабости в ногах и падению челюсти. Жертва не может говорить или глотать, но полностью в здравом уме. У нее тошнота, паралич, сначала учащенный пульс, за которым быстро следует ослабление, дыхание медленное и затрудненное. Зрачки сужены, но реагируют до последнего, и жертва умирает в конвульсиях, похожих на асфиксию. Это одновременно и кровяной, и нервнопаралитический яд.
Пока Кеннеди продолжал, миссис Мейтленд не сводила своих больших глаз с его лица.
Теперь Кеннеди достал из большого конверта, где он ее хранил, напечатанную на машинке записку, найденную у Мейтленда. Он ничего не сказал о "самоубийстве", спокойно начав новую линию сбора доказательств.
– Все чаще пишущая машинка используется для изготовления поддельных бумаг, – начал он, многозначительно потряхивая запиской. – Отчасти это связано с большим увеличением использования пишущей машинки в целом, но больше всего это связано с ошибочной идеей о том, что мошенническая машинопись не может быть обнаружена. Дело в том, что пишущая машинка, возможно, является худшим средством сокрытия личности, чем замаскированный почерк. Это не обеспечивает преступнику той эффективной защиты, которая предполагается. Напротив, машинопись поддельного документа может быть прямым средством, с помощью которого его можно проследить до его источника. Сначала мы должны определить, с помощью какой машины был сделан определенный фрагмент письма, а затем с помощью какой конкретной машины.
Он сделал паузу и указал на несколько маленьких приборов на столе.
– Например, – продолжил он, – тонометр Lovibond рассказывает мне свою историю о цвете чернил, используемых в ленте машины, которая написала эту записку, а также о нескольких стандартных образцах, которые я смог получить от трех машин, на которых это могло было быть напечатано. Это заставляет меня говорить о качестве бумаги в этой половине листа, которая была найдена у мистера Мейтленда. Иногда такая половина листа может быть соединена с другой половиной, от которой она была оторвана, так точно, как если бы действие было совершено на ваших глазах. В данном случае такой удачи не было, но с помощью измерений, сделанных штангенциркулем нониусного микрометра, я нашел точную толщину нескольких образцов бумаги и сравнил с толщиной предсмертной записки. Вряд ли мне нужно добавлять, что по толщине и качеству, а также по оттенку бумаги записка указывает на личность автора.
Никто не пошевелился.
– И есть другие доказательства – неопровержимые, – поспешил Кеннеди. – Например, я подсчитал количество нитей на дюйм в ленте, как показано буквами этой записки. Это также соответствует количеству на одной из трех лент.
Кеннеди положил на стол стеклянную тарелку, расчерченную на маленькие квадратики.
– Это, – объяснил он, – тестовая табличка для выравнивания, с помощью которой можно точно изучить расстояние и выравнивание
