Эшер погасил спичку, зажег вторую и подобрался поближе. Мертвец был молод, смугл, небрит, руки – в рабочих мозолях, на шее вместо галстука грубо повязан платок. Одежда пахнет дешевым джином и еще более дешевым табаком. На подошве ботинка – дыра. Крови на шейном платке – совсем немного, хотя, когда Эшер оттянул его пальцем вниз, открылась разорванная аорта. Края раны казались белыми и вспухшими, как будто их жевали и обсасывали. У Эшера и у самого имелся шрам такой же формы и размера – как раз там, где шею холодили серебряные звенья цепочки.
Третья спичка осветила лицо мертвеца, совершенно белое, с синими губами и явственно различимой щетиной.
Хотя, судя по цвету век, он погиб от силы полчаса назад.
Подвернув потертую штанину, Эшер заметил, что голая лодыжка еще даже не начала синеть.
Скорее всего, – подумал Эшер холодно и сердито, – синеть там уже нечему…»
Он погасил спичку, отправил ее – вместе с первыми двумя – в карман и скользнул между креслом и контрабасом к выходу. В одном из вагонов он столкнулся с проводником. Возможно, кто-то из должностных лиц спугнул убийцу, помешав ему избавиться от трупа. А может быть, Эрнчестер просто ожидал, когда они отъедут подальше от Лондона. Эшер быстро покинул вагон, вытирая ладони о полы пальто и, недовольно бормоча, словно искал кого-то и не нашел. Никто из пассажиров третьего класса не проводил его взглядом.
К тому времени, когда поезд достигнет Дувра, тело наверняка исчезнет. Привлечь чье-либо внимание к своей находке означало привлечь внимание к себе, а в этом случае вряд ли он доберется до Парижа живым.
В темном купе второго класса, кроме Эшера, ехало жизнерадостное и шумное семейство парижан, которые вели себя в поезде как дома – закусывали хлебом и сыром. Bonne fettе[1]предложила попутчику сыра с апельсиновым соком, в то время как глава семьи трудолюбиво изучал помятый номер «Авроры». Эшер поблагодарил, выудил свой «Таймс», большую часть которого прочел еще по дороге в Черинг-Кросс, и вновь спросил себя: что же он все-таки намерен сообщить тому, кто сейчас возглавляет резиденцию в Париже?
Ночь предстояла долгая. Он не осмеливался лечь спать, боясь, что Фаррен может почуять его сны.
* * *
2/11/1908-0600 ПАРИЖ/ГАР ДЮ HOP
ЭРНЧЕСТЕР ОТБЫЛ В ПАРИЖ С ИГНАЦЕМ КАРОЛИ
АВСТРИЙЦЕМ ТЧК ПРЕПОРУЧУ ЗПТ ВЕРНУСЬ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ
ДЖЕЙМС
Эрнчестер. Лидия Эшер положила тонкий листов желтой бумаги на инкрустированный с позолотой письменный стол. Сердце забилось чаще, стоило ей прочесть это имя.
Отбыл в Париж с кем-то из Австрии…
Чтобы осознать все это, требовалось время, поскольку Лидия, досконально знающая, чем отличается одна железа от другой, никак не могла вспомнить, чьи союзники австрийцы: немецкие или английские. А вспомнив, содрогнулась.
– Это от хозяина, мэм?
Лидия подняла глаза. Элен, принесшая чай, а заодно и телеграмму, задержалась в дверях кабинета; большие красные руки теребили передник. Темный, как чернила, дождь, хлеставший всю ночь, унялся лишь под утро, ровная изморось сыпалась с небес цвета стали. За высокими окнами сияла влажная мостовая Холиуэлл-стрит. А поскольку Лидия была близорука, то картина была несколько размытой, в стиле Мане. Высокая коричневая стена Нового колледжа напротив стала от сырости почти черной. Время от времени по улице проходил студент или преподаватель – безликие призраки, тем не менее безошибочно опознаваемые Лидией, точно так же, как она опознавала Элен: по общим очертаниям и манере двигаться. Как, например, можно было спутать малорослого декана Брейсноуза с его важной петушиной поступью и такого же крошечного, но скромного доктора Вирдона из Церкви Христовой? Глубоко вздохнув, Лидия обратила огромные карие глаза в направлении темного пятна двери, ведущей в зал, и поняла впервые за это утро, что давно уже голодна.
– Да, – сказала она. – Ему пришлось срочно ехать в Париж.
– Оx!.. – Элен неодобрительно покачала головой. – В такой-то дождь! Подумаешь Париж! Какие там могут быть дела, чтобы не явиться вовремя и заставить вас волноваться?
Пожалуй, Лидия не смогла бы как следует ответить на этот вопрос. «Возможно, сговор, который обернется победой Германии над Англией и еще бог знает чем», – подумала она, но промолчала.
– Я же говорила, что не стоит волноваться насчет мистера Джеймса! – радостно продолжала Элен. – Вон какой ливень был! Хотя о Париже я даже и не думала… Что-ни6удь с инвестициями, мэм? – Элен работала в течение долгого времени у отца Лидии и привыкла к мысли, что если хозяин куца-то внезапно отбыл, то это непременно связано с инвестициями. – Даже и не знала, – добавила она с неожиданным проблеском разума, – что он куда-то вкладывал деньги…
– Так, по мелочи, – правдиво ответила Лидия, сворачивая телеграмму и отпирая одно из отделений украшенного позолотой секретера. Содержимое немедленно вывалилось наружу и возлегло на полу пухлой горой бумаг. Лидия посмотрела на нее с такой растерянностью, как будто стол ее не был точно так же завален диаграммами, заметками об эндокринной системе, письмами других исследователей относительно удаления гланд, счетами модисток, меню, образцами шелка, номерами «Ланцета». Там же лежал набросок статьи для январского выпуска «Британского медицинского журнала», над которым она работала до прихода Элен. Лидия подсучила кружевные манжеты и, решительно запихнув все обратно, с натугой захлопнула дверцу. Открыв еще пару отделений с тем же успехом, она в конце концов подсунула телеграмму под кипу заметок о воздействии электростимуляции на выработку адреналина.
Ее подруга Джосетта Бейерли всегда посмеивалась над тем, что Лидия не читает газет и даже не знает, кто сейчас премьер-министр. Как будто премьер-министры, подобно балканским королям, не зависели от горстки избирателей! Чтение газет лишь наводило Лидию на размышления о том, не страдают ли такие деятели, как лорд Бельфор или кайзер, воспалением щитовидки или авитаминозом, что каждый раз отвлекало ее от работы.
«Он пишет, что возвратится сегодня». Лидия понимала, что ей следует успокоиться. Конечно, Джейми способен сам позаботиться о себе. Она думала об этом прошлой ночью, лежа с открытыми глазами и оглаживая пальцами тяжелые звенья серебряной цепи на шее. А когда заснула, ей привиделось трупно-белое лицо, возникшее при свете газовых рожков в глубине парковой аллеи: странно горящие глаза и урчащая пасть с мерцающими клыками. Затем Лидия проснулась и не смогла уснуть до утра. Лежала и слушала шорох дождя в плюще.
Итак, причин для страха у нее не было.
В телеграмме сказано: «Препоручу».
Тем более бояться нечего.
Но в телеграмме содержалось также нечто такое, что засело занозой в подсознании.
«Досадно будет, – машинально продолжала она размышлять, – если он не выкроит в Париже время купить себе рубашку и коробку конфет. У него всего одна смена белья. Эти, знаете, похороны кузенов…»
