class="p1">В буддизме святые, которые переродились на небесах Тушита, достигли многого в духовно-нравственном развитии. Однако они все еще не избавились от остаточных явлений после тяжелых болезней, рожденных миром страстей. Как все люди, они переболели ими и с трудом выжили. Болезням этим вообще-то несть числа. Назову наиболее опасные из них, вызванные несовершенством человека и носящие эпидемиологический характер, — властолюбие, любостяжание, сладострастие.
Люди постоянно пренебрегают здравым смыслом и правилами морали. Не всякому из нас дано избегать мирских соблазнов и превращаться в праведников.
Сколько же надо было пролить крови, чтобы кто-то в человеческом обществе наконец-то очнулся и занялся улучшением нравов, предъявляя соотечественникам в качестве позитивного примера самого себя — борца за нравственную и добродетельную жизнь!
Междоусобные войны в странах Азии с их обильной кровавой жатвой содействовали появлению таких мудрецов — Джины и Будды в Индии, Конфуция, Чжуан-цзы и Лао-цзы в Китае.
Что же касается массовых убийств, мало что изменилось в других веках человеческой истории, включая века XX и XXI. Максим Горький с прискорбием сетовал, что «с развитием „цивилизации“ ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу»[4].
Я бы значительно расширил географию распространения углубляющегося со времен неолита чувства человеконенавистничества. К Европе можно прибавить Азию и Африку. На протяжении последних пяти веков не совсем благополучно обстояли и обстоят дела в двух Америках — Южной и Северной.
Через семь лет исполнится сто лет горьковскому откровению. Соглашаясь по существу с его автором, хочется спросить: а когда было по-другому? Тоска по золотому веку, который никогда не существовал, бессмысленна и, как нынче говорят, деструктивна. Она из числа тех эмоций, от которых предостерегал Гаутама Будда. Буддисты видят жизнь такой, какая она есть, задумываются и размышляют о ее смысле с оглядкой на самих себя и собственные проблемы. Они не принимают ее бездумно и безоговорочно. Однако и не отсекают в ней того, что претит их вкусам и представлениям, не избегают ее темных сторон.
Вот что утверждал один из ярчайших писателей XX века Генри Валентайн Миллер (1891–1980): «В истории человечества бывали моменты, когда из-за недостатка веры в жизнь или из-за отсутствия перспектив сущность человека связывали со страшными силами хаоса. Добавим также, что в этой связке человеку приписывалась отнюдь не грандиозная роль — он фигурировал в ней как напрасная и жалкая жертва. Ныне мы столкнулись с возможностью полной аннигиляции (лат. — annihilatio, уничтожение, исчезновение. — А. С.). Где наш ковчег или где то верховное существо, с которым человечество смогло бы заключить договор? Увы, грозящая катастрофа не послана нам свыше, она — прямое следствие идей и свершений самого человечества. Человек сам напрашивается на гибель. Он хочет пасть от своей руки. Мы или переживаем самый страшный за историю человечества миг, или нависшая над нами угроза чрезмерно преувеличена. В обоих случаях амплитуда маятника зависит от решения, которое принимает для себя каждый»[5].
На эту же тему высказался Жан Кокто (1889–1963), один из интеллектуалов XX века, современник Генри В. Миллера и его антипод во всех отношениях. Его взгляд куда ближе индусскому представлению о Лиле, божественной игре того, кто создает весь мир имен и форм, чем буддийским воззрениям: «Прошлое, настоящее, будущее…Существует только феномен складывания, позволяющий нам вступать в случайный контакт с одной из внешних сторон вечности, узор которой, скрытый от нас, вырезают, должно быть, какие-то фокусники, монотонно и скучно, как узор бумажного кружева»[6].
Между этими двумя суждениями пролегает глубокая и непреодолимая пропасть.
Как ни покажется странным, на личность Будды мне открыли глаза и уши два человека, от которых я этого совершенно не ожидал. Их голоса прозвучали внятно и доходчиво, а главное — искренне и самостоятельно, выделившись из хора похожих друг на друга голосов, славословящих Первоучителя. Не услышать их было невозможно. Благодаря этим людям Будда приблизился ко мне, я увидел его на расстоянии вытянутой руки. Это были голоса моего соотечественника Ивана Алексевича Бунина и американского писателя Генри В. Миллера. Размышления И. А. Бунина о Льве Николаевиче Толстом в его философском труде «Освобождение Толстого» — очень буддийские по настроению и смыслу. Многие эссе Генри В. Миллера 40–50-х годов прошлого века воспринимаются сегодня проницательными комментариями к проповедям Первоучителя и сконцентрировали мое внимание на исходных идеях буддизма.
В работе над книгой я обращался ко многим буддийским Писаниям. В них жизнь Первоучителя предстает на всех ее этапах. Она обозначена относительно короткими временны́ми отрезками — с момента его рождения и до кончины, Паринирваны. Для буддиста это земная проекция того, что происходит свыше. У этого «свыше» другие параметры пространства и времени.
В земном и космическом аспектах образа Будды соединились познания древних о Земле и Космосе. Уже в упанишадах, священных произведениях Древней Индии, трактующих скрытую суть Вед, отразились представления индийцев о том, что Абсолютный дух находится за пределами всех земных категорий времени, пространства и причинности. В буддизме была сделана попытка через прежнюю брахманскую мифологию понять неразрывную связь и соотношение земных категорий пространства и времени с космическими. В удаленных уголках Космоса, как известно, истечение одной земной секунды равно многим векам. Не в это ли перемещение живого существа во времени и пространстве верил Гаутама Будда, называя новое существование вне круга рождений и смертей Паринирваной?
Недаром Альберт Эйнштейн (1879–1955) в одном из своих интервью обратил внимание на эту особенность буддийского миросозерцания: «Наметки космического религиозного чувства уже появляются на ранней стадии развития буддизма»[7].
С этим заявлением всемирно известного физика совпадают рассуждения всемирно известного российского художника — скульптора Сергея Тимофеевича Коненкова (1874–1971). С. Т. Коненков не только конкретизировал и уточнил мысль Альберта Эйнштейна о «наметках космического религиозного чувства», но и рассмотрел ее в морально-нравственном аспекте.
Вот что сообщает нам сын скульптора Кирилл Сергеевич Коненков в своих воспоминаниях об отце: «Он говорит: „Космическое пространство будет заселено впоследствии. Будет использован опыт становления и развития человеческого общества на Земле для того, чтобы жизнь разумных существ правильно протекала в других мирах (выделено мной. — А. С.)“». И далее: «Из разговоров о пространстве-времени выясняется, что отец вполне допускал существование четвертого измерения и даже шел в этом направлении дальше меня, говоря, что без сомнения существуют и пятое, и шестое измерение, и нам они реально не представляются только вследствие нашего недостаточно нравственного совершенства и умственного развития (выделено мной. — А. С.). Возможно, об этом он разговаривал с Эйнштейном, когда тот позировал ему, и отец уловил выражение лица человека, которому посчастливилось первым подметить, что мы со своим видимым пространством живем на изогнутой поверхности четырехмерного шара»[8].
Вырваться за пределы
