благодаря летней погоде, приходилось иногда по четыре раза в день и в полную силу[1]. Основная нота в настроении летчиков была: «До каких же пор?!» И вторая: «Держаться!»
– Вершинина завалили на вираже, я того типа видел. Ни шеврона, ни змейки вроде нет, а на хвосте ма-а-ленькая такая зеленая розеточка, понимаешь?[2]
– Что, и розеточку разглядел?
– Ну! Я вот на столько его не задел, морду, так переворотом ведь ушел… Над Жорой парашюта не было… А ведь ты знаешь, какой он летчик… был…
– Думаешь, опять «желтый» перекрасился? – невесело усмехнулся Покрышев.
Пресловутый «девятнадцатый желтый» был бичом Ленинградского фронта и приобрел в фольклоре свойства уже почти легендарные[3].
– А черт его знает… Мог, по идее. Дима вон зато сразу двоих ущучил. Не веришь?
– Верю, я наземников уже слышал. Молоток! – Подполковник хлопнул по плечу молодого смущенного парня в погонах младшего лейтенанта. – Лихо растешь!
Небритый комэск глубоко затянулся и, плюнув на окурок, бросил его себе под ноги.
– Так что, командир, нас теперь семеро, да Груня безлошадный ходит. Еще пара таких дней, и сточимся, становись на профилактику.
– А отойдем-ка, Петя, поговорим в сторонке…
Подполковник цепко ухватил его за рукав и потянул к своей машине. Пройдя отделяющие от нее метры и достав еще по одной папиросе, оба разом остановились, закуривая.
– Меня отзывают, – просто сказал Покрышев. – В распоряжение штаба армии, чтоб его… Самое время.
Капитан изумленно посмотрел на него, не нашел что сказать и еще раз сплюнул.
– Вызывают или все-таки отзывают? – наконец переспросил он. – Ты уверен?
– Да какое там… – Покрышев махнул почти с той же интонацией в жесте, что и сам комэск две минуты назад. – Оставляю тебе полк, пока не утвердят, потом видно будет.
– Нет, ну, может, на дивизию?
– Может, и так… – Подполковник наклонил голову, словно прислушиваясь к себе. – На нашей Матвеев уже год командир. Но куда меня дернут, одному Богу известно…
– Ты, я да ребята – мы сколько уж вместе… Куда же ты без нас?.. – В голосе капитана впервые появилась растерянность. – Может, можно что-нибудь сделать?..
– Брось, Петя, не мальчик. Если сказано, – Покрышев глубоко затянулся, прищурившись, – значит, сделано. Пошли.
Он завел автомобиль, рывком подрулил к группе ожидающих летчиков, которые один за другим попрыгали на заднее сиденье и раму запасного колеса, и погнал по короткой дороге к штабному домику.
За полтора года войны когда-то красивый сельский район провинциального польского воеводства превратился в развороченную всеми видами оружия «пересеченную местность», и здешние грунтовки были далеки от идеального состояния.
Подъехав к штабу, Покрышев резко затормозил, так что сидящих и висящих летчиков мотнуло вперед. Ни один человек, однако, не ругнулся. По лицу командира они понимали, что произошло что-то серьезное.
Часа через два слух об уходе командира распространился по эскадрильям. Командирский механик ругался на то и дело подбегавших за новостями бездельников, отвлекающих его от подготовки «яка» – «бортовой единицы» – к вылету, хотя уже стало известно, что Покрышев улетит только завтра.
Подполковник в это время сидел в штабе с офицерами, составлявшими костяк полка, и мрачно сдавал дела. Бюрократии хватало, но работа штаба была налажена им отлично, и у летчиков имелась возможность пренебречь крючкотворством. Поэтому сдача прошла быстро и формально.
В страдную пору, как сейчас, в полку нередко оставались незанятыми штатные должности штурмана, помощника по воздушно-стрелковой службе[4] и прочие. При составе эскадрилий в семь-восемь машин номинально они как бы сохранялись, но на расписание вылетов уже не влияли. От временно вставшего на полк комэска эскадрилью принял один из опытных старших летчиков, и деловой разговор быстро перешел в молчаливое выпивание в узком кругу.
Следующим утром Покрышев на построении официально объявил личному составу о своем отзыве, вступлении капитана Лихолетова[5] в должность временно исполняющего обязанности командира полка, поцеловал, с трудом преклонив колено, выцветшее полковое знамя и улетел на своем «яке» специальной сборки, ни разу не обернувшись.
В штабе воздушной армии его приняли тепло, но причину вызова сами не знали, продемонстрировав еще один приказ с требованием отозвать подполковника Покрышева в распоряжение Главного управления ВВС.
Половину дня он проболтался у штаба, а потом на аэродроме приземлился громоздкий ТБ-3, и Покрышеву порекомендовали отправляться на нем в Москву – его, дескать, встретят. Истребитель пришлось оставить под личное обещание командарма сохранить самолет в целости и сохранности – переделанную специально под ноги командира полка машину[6] ставить в строй в любом случае было нерационально, тем более что через аэродром, где базировался штаб воздушной армии, ежедневно проходило полтора десятка перегоняемых самолетов.
До Москвы подполковник летел в окружении каких-то ящиков, курьеров штаба армии, технических специалистов, приемщиков техники и пары лейтенантов – штурманов бомбардировщиков, отправленных на краткосрочные курсы. Почти все время полета он проспал. Мысли о том, зачем его вызывают, почти не посещали: трижды Героев не бывает, расстреливать больших поводов не было, да и обставили бы это иначе. Значит, назначение, а куда – бог его знает.
Старый бомбардировщик, переделанный в транспортную машину, добрался до Москвы только глубокой ночью, после двух дозаправок. Покрышева действительно встречали, и черная эмка отвезла его по ночной Москве в здание Главупра.
Москва его поразила. Город блестел и светился, вылизанный летним дождем. Люди ходили, казалось, не зная о том, что идет война.
Его встретил вымотанный лейтенант, зарегистрировал документы, выдал направление в гостиницу (почему-то наркомата авиационной промышленности) и передал требование Новикова[7] – явиться завтра к девяти ровно.
Утром за ним снова прислали машину и отвезли в управление, где подполковник провел полчаса в пустой приемной. В девять вызвали, но не в кабинет, а в коридор, и адъютант главмаршала спустился с Покрышевым обратно на улицу, где ждала очередная машина.
Поездку Покрышев воспринял с некоторым напряжением, но, насколько он предполагал, «арест по прибытии» обставлялся совсем не так. Не слишком хорошо зная Москву, он понял, куда его везут, только тогда, когда машина вылетела на мост и из-за тесноты домов высунулась громадина колокольни Ивана Великого. Снова подумалось о награждении, причем раз Москва – значит, Ленина. Но нет, опять не было похоже. Адъютант же молчал всю дорогу, как воды в рот набрал.
Подъехали к воротам. Это были не Спасские, а какие-то с другой стороны Кремля, их названия полковник не знал. Подтянутый капитан госбезопасности – малиновый околыш, внимательное спокойное лицо – проверил документы у всех троих: шофера, адъютанта и самого Покрышева. Две Золотые Звезды и прочий иконостас на кителе подполковника, судя по всему, не произвели на него никакого впечатления. Возможно, каждый день такое
