крайней мере, я думаю, что так и будет. Насколько я могу судить, не все эмоции, которые я разделяла с Идолами, были фальшивыми. Я помню, как Зейд покачивался в лунном свете, его мокрые волосы прилипли к лицу, глаза сияли. Нет, нет, может это и было пари, но не всё было фальшивкой. Почему-то от этого вся ситуация кажется ещё хуже.
Стилист приступает к работе, и два часа спустя я смотрю в зеркало на другого человека. Цвет — идеальное сочетание пыльно-розового и мерцающего золотого, а стрижка превратилась из сносной в чётко очерченную. Я заставляю себя улыбнуться.
— Выглядит великолепно.
Стилист, кажется, вздыхает с облегчением, когда я встаю и направляюсь к кассе, чтобы расплатиться, оставляя щедрые чаевые. Мои глаза встречаются с глазами секретарши, когда она передаёт мне пакет с шампунем и кондиционером, которые я выбрала. Она слишком молода, чтобы быть здесь, когда с Дженнифер так плохо обращались. То же самое и со стилистом. Даже если бы я была заинтересована в том, чтобы отомстить за свою отсутствующую мать, здесь нет справедливости.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, как раз в тот момент, когда открывается дверь и в салон входят два светловолосых подростка.
Моё сердце перестаёт биться.
— Миранда, — выдыхаю я, её голубые глаза расширяются, когда они встречаются с моими.
— Марни, пожалуйста, открой дверь! — я вижу Миранду, стоящую возле машины академии и пытающуюся открыть её с помощью ручки. Остальные Голубокровные держатся в стороне, пока все из амфитеатра высыпают во внутренний двор. Миранда резко оборачивается, когда Крид пытается дотронуться до её плеча, и сбрасывает его руку с себя. Я думаю, она защищает меня. Может быть. Но я не открываю дверь, пока не появляется Чарли. Дженнифер… она отстраняется и ничего не говорит.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает меня Миранда, переводя взгляд с моей формы на волосы. Крид застыл позади неё, его скучающий царственный вид застыл на лице, как маска. В его плечах есть напряжение, которое я не упускаю из виду, и сжатая челюсть. Я не смотрю на него, не могу. Мои руки сжимаются в кулаки по бокам.
— Я… — у меня не хватает слов, пока мы с Мирандой смотрим друг на друга. Неужели она тоже предала меня? Знала ли она, что за этим последует? — Мне жаль. — Слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить. Мне действительно жаль, жаль, что я заключила то пари с Кридом, жаль, что я предала её так же, как Идолы предали меня. Я иду, чтобы проскочить мимо неё, когда Крид хватает меня за руку.
— Ты ведь не серьёзно? — спрашивает он меня ледяным голосом. Я отталкиваю его руку, и наши взгляды встречаются. Между нами пробегает искра, заставляя моё тихое сердце бешено биться. Мой рот сжимается, а глаза сужаются. — Ты же не рассчитываешь, что продержишься хоть неделю в Бёрберри.
— Убери от меня свои руки, — рычу я, когда Миранда подходит ближе и отталкивает своего брата назад.
— Оставь её в покое, Крид, — говорит она, и в её голосе слышатся стальные нотки. — Марни, — начинает Миранда, оборачиваясь, чтобы посмотреть на меня, но я уже отворачиваюсь и направляюсь к двери салона. Я пробегаю почти два квартала, прежде чем замедляю шаг, тяжело дыша и дрожа.
«Как я собираюсь это сделать?» — думаю я, вставая и прислоняясь к кирпичной стене гастронома. Здесь пахнет свежеиспечённым хлебом. «Если я едва могу на них смотреть, как я собираюсь войти туда полная уверенности и разрушить систему?» На секунду становится трудно дышать.
«Ты же не рассчитываешь, что продержишься хоть неделю в Бёрберри».
Я слышала это раньше, и я доказала, что они ошибались, все до единого.
Я смогу сделать это снова.
Несколько глубоких вдохов спустя, и я готова закончить свой контрольный список на день: новая одежда, разнообразные принадлежности и ещё несколько случайных косметических остановок. Лучший вид мести поднимает вас, вместо того чтобы унижать других. Так что… может быть, мне и не нужны все эти поверхностные вещи, но от этого я почувствую себя лучше. Я хочу нарядиться, и хочу вальсировать в эту академию с высоко поднятой головой, моя новая причёска и макияж будут защитой от их взглядов.
Оттолкнувшись от стены, я бросаюсь вниз по улице и завершаю свои приготовления.
Утром в день моего шестнадцатилетия я просыпаюсь со свежим кофе и пакетом, аккуратно завёрнутым в коричневую бумагу. Папа даже прикрепил сверху розовую ленту. Он улыбается мне, когда я сажусь на диван со своей кружкой, допиваю молочно-сладкий напиток, прежде чем отставить чашку в сторону, чтобы открыть подарок.
— Ты не должен был мне ничего дарить, — говорю я, чувствуя себя виноватой из-за того, что не рассказала ему о выигранных деньгах. Я должна просто отдать все их папе; он этого заслуживает. Вместо этого я храню их на крайний случай. И насколько это печально, что я ожидаю чрезвычайных ситуаций на втором курсе средней школы? Это должно быть моё время для учёбы, создания музыки, знакомства с друзьями. Вместо этого я просто… пытаюсь нарушить древнюю социальную иерархию классицизма?
У меня вроде как есть своя задача.
— Да, ну… — начинает папа, проводя пальцами по своим лохматым каштановым волосам. Он кивает подбородком в сторону упаковки, и я начинаю её разворачивать. Его голос такой мягкий, удивительно нежный. «Твой папа получил кое-какие новости прошлой ночью». Сказал мне Зак, когда в тот день папа напился во время Родительской недели. И все же я до сих пор не знаю, что тогда произошло. — Я надеюсь, тебе понравится, милая.
Мне бы больше понравилось, если бы это была банка Голубой крови и слёз Идолов.
— Уверена, что так и будет, — говорю я ему, снимая ленту и бумагу, открывая коробку и обнаруживая горы обёрточной бумаги. Внутри уютно устроилась синяя бархатная коробочка, и когда я её открываю, то нахожу старинный браслет бабушки Джун. Сколько себя помню, я была одержим этой штукой. Он всегда висел на папиной стороне кровати, и я помню бесчисленное количество раз, когда я входила и заставала его, склонившего голову и потирающего пальцами маленькие медные брелоки. Их четыре: крошечный паровозик, буханка хлеба, платье и ребёнок. Но одного амулета всегда не хватало, прямо в центре: все, что осталось, — это крошечное колечко на том месте, где он раньше висел. Так вот, на этом кольце болтается кое-что ещё: папино обручальное кольцо.
— Что? — я вздрагиваю, поднимая браслет. Он явно отполирован до блеска, тусклая патина исчезла, медь поблёскивает, когда я подношу его к свету. — Зачем ты даёшь мне его? —
