о звоне бубенцов и печали русской дороги, как конь заржал и резко остановился:
— Чего так испугался, Уголёк? — спросил Пётр, смахивая изморось с бороды. Крестьянин приподнялся на полусогнутых ногах, и осмотрелся. Много раз за зиму он проезжал тут, но не помнил, чтобы на подъезде к городу был перекрёсток. Диво какое! Но не в этом только странность — новый санный путь проложить — дело-то недолгое. Перекрёсток оказался напротив мрачного трёхэтажного крестового сруба, в котором никто не жил уж несколько столетий. Дурная слава ходила об этом строении из массивных чёрных брёвен: истории рассказывали самые разные, одна зловещей другой. Будто был здесь в старину, ещё во времена Петра-императора трактир, и ночёвка в нём становилась для случайных путников последним и страшным пристанищем. Кричали они всю ночь, выли, да никто им помочь не мог, а наутро пропадали бесследно. Владел трактиром то ли чародей, то ли просто злой и коварный тип, внешне как две капли воды похожий на чёрного ворона. Царские власти прознали про сию тёмную историю, хотели схватить душегуба, да тот исчез бесследно. Говорят, прямо на глазах у самого начальства и вооружённых людей обернулся птицей, и улетел. С тех пор и стоит этот мощный сруб пустым…
Пётр в бабкины прибаутки не верил, конечно, но вот откуда взялся свет в окнах?
Да, в окнах на первом этаже едва горел, помигивая, мертвенный белый огонёк. Пётр присмотрелся, над дверью прибили свежую доску с вытесанной неровной надписью: «Трактиръ 'Добрый станъ» и ниже: «Для тѣхъ, кто готовъ въ путь».
«Что за глупость? — подумал он. — Что это значит? Кто удумал открыть здесь трактир, разве хоть один порядочный человек встанет здесь на постой? Чертовщина какая-то».
Пётр верил, и не верил, хотел перекреститься, но передумал, будто после этого трактир мог раскрыть дверь-пасть, заурчать, а затем высмотреть его бледно горящими глазницами-окнами, засосать в холодное нутро вместе с конём и санями. Сплюнув, Пётр встряхнул вожжами, но Уголёк не двинулся. Шевелил ушами, и, как показалось, тоже дрожал от страха. И только после уверенного хлопка по крупу двинулся с места…
Когда Ульяна проснулась и выбежала во двор, хозяина и след простыл. Вчера долго просила всех святых вразумить мужа, чтобы он отказался от задуманного. Молилась почти до зари, потому и проспала так долго. И мужа не оказалось рядом, даже место, где он лежал, на печи, было каким-то чужим, оставленным, холодным. Выбежав на снег, она голосила, упав на колени, и рвала волосы.
Небеса её не слышали — они были слишком высоко.
Придя в себя, Ульяна укуталась платком, чуть успокоилась. Вернулась в избу, оделась. Дочки не проснулись, и то хорошо, подумала она. Ульяна наклонилась и осторожно погладила белокурую прядь Есии, и, поцеловав в щёку, укрыла её одеяльцем из лоскутов.
Перекрестившись, пошла дать корма скоту.
Муж не одумался. Иного и ждать от упрямца не стоило. Остаётся молиться неустанно весь день, и верить, что её отчаянные просьбы пробьют тяжёлую пелену тёмно-сизого зимнего неба и дойдут до тех, от кто кого зависели земные пути-дороги простых смертных.
* * *
Лихоозёрск когда-то был отсталым заштатным городишком, о котором и слышать не слыхивали. Вернее сказать, и не город то был вовсе, а большое, растянутое вдоль реки до леса село с рублеными домиками, с грязью и вечными лужами на узких немощёных улочках. В старину по глухим ельникам, бескрайним болотам и озёрам прятались разбойники, говорят, что сам атаман Кудеяр грабил тут, да золото в проклятых курганах припрятывал. Недобрая молва ходила об этих местах, да и название Лихоозёрску дали, говорят, вовсе не местные, а заезжие чиновники, какие-то писчие дьяки, которые так его на картах потом и обозначили.
Лихоозёрск и поныне оставался скорее большим селом, чем городом, особенно если судить по окраинным улицам. Только в центре отстроили на городской манер дома богатые купцы, да имелся один самый крепкий и богатый особняк, славящийся увеселениями — им владел помещик Еремей Силуанович. Остальной люд был помельче и попроще, больше торговый да ремесленный. Легенды да придания о разбойниках и кладах здесь помнили, пугали сказками детей на ночь, да и только. А в остальном жизнь долгое время тянулась спокойная, однообразная, тихая. В прошлом случайный человек, не то что путник, а даже любой юродивый, калика перехожий тут был в диковинку, так что звали любого нового человека на постой, чтобы о том, как жизнь в России складывается, и что люди меж собой говорят-думают, выведать.
И было так до тех пор, пока пару десятилетий назад по этим глухим лесным местам не стали прокладывать железную дорогу. Всё переменилось, вернее, перевернулось с ног на голову, так что прошлое помяни добрым словом — и только, всё одно теперь не вернуть. Пётр Алатырев — мужик молодой, но и он помнил времена, когда о строительстве путей только судачили, верили и не верили, что мимо них такое страшное диво проложить хотят. Не знали, радоваться, или нет. Старики-то — понятно, ощетинили рваные бородёнки, застучали костяшками пальцев по столам. Один сказал, другой повторил, и понеслось: мол, прокладывают путь не шумным паровозам, а самому антихристу дорожку прямёхонько стелют. И по ней пойдут составы, как туши толстые, повезут народ русский в ад кромешный.
— Верно говорят в народе, верно! — сокрушался в те дни дед-старовер Федосей. — И правоз этот — никакой не правоз, а лжевоз, самый что ни на есть анчихристов! О нём древние пророки предрекли, сказав, что приидет он, дымом и огнём дыша, и тем сатане себя уподобляху!
Слушали Федосея, ударяя двумя перстами в свои лбы и причитая, такие же мхом поросшие деды да похожие на галок бабки-староверки. А мужики меж тем смекали, что по воле помещика да волостного начальства стройка дороги этой проклятущей без их плеч, пота да слёз и рваных жил уж никак не обойдётся. Так и вышло, немало поломало спин местных да пришлых крестьян на раскорчёвке леса и прокладке железных путей. Нет-нет, а со стариками соглашались: принесла «железка» бедствия да угнетения. Уж кто разбогател, так это местный помещик Еремей Силуанович, тот самый, что свой большой увеселительный дом в Лихоозёрске содержал. Вот он-то выжал немало доходов из своих крестьян, заключил выгодный контракт, о дальнейшей судьбе своих душ не заботясь. Даже подростков несмышлёных, и тех направлял гнуть спины на земляных работах.
Семью Петра Алатырева эта
