— Хочу, Ионыч, — сказали за спиной.
Ионыч развернулся и чуть не пальнул. Грязно выругался: перед ним стоял сокольничий.
— Чего тут делаешь? — со злостью бросил Ионыч.
— Услышал, как ты шумишь. Думал, помощь нужна.
— Нужна, — буркнул Ионыч. — Водила куда-то сбежал.
— Ты же сказал, что он подох.
— Подох-то подох, да не подох, — замысловато ответил Ионыч, схватил Федю за рукав и потащил к яме. — Ну-ка прочти следы. Куда этот стервец ушел?
— Нету тут никаких следов, Ионыч, — тихо сказал Федя. — Пустая яма в снегу и только.
— Как можно! — Сокольничий вытянулся, всхлипнул. — Ну как, сам посуди, я мог сказать о тебе такое, Ионыч? Ты ведь друг мой единственный! Это ж ни в какие ворота!
— Ладно… — Ионыч смягчился. — Но куда этот стервец делся?
— Я подозреваю несколько вариантов развития событий, Ионыч. Быть может, вмешались некие силы, неподвластные нашему пониманию, и…
Сокольничий говорил и говорил, говорил и говорил, а Ионыч смотрел на его варежки с ромбиками, связанные Катенькой, и жутко завидовал. Ему чудилось, будто варежки насмехаются над ним одним своим существованием. Почему Катенька не связала варежки для Ионыча? Она ведь, подлая, живет за его, Ионыча, счет. Именно он обеспечивает еду, горячую воду и самую современную технику для приготовления сложнейших кулинарных блюд. Отчего же такая неблагодарность?
— Варежки… — прохрипел Ионыч.
— Что «варежки»? — ласково спросил Федя.
— Не… ничего. Пошли, Феденька, вещи соберем.
— Ну он-то без варежек был, — загадочно ответил Ионыч и вошел в сени.
Глава пятая
Вездеход, на котором приехал Владилен Антуанович, был вместительнее и удобнее Ионычева «Соболя», и Ионыч решил поехать на нем. Совместными усилиями они с Федей загрузили предметы первой необходимости в кузов, сверху разместили тарелку. На тарелке горела зеленая лампочка.
— Согрелась, милая. — Сокольничий смахнул набежавшую слезу.
Из приоткрытой двери выглянула кошка Мурка. Жалобно мяукнула, тронула снег, отдернула лапку.
— Кошку заберем? — спросил Федя.
— Не отвлекайся на безмозглого зверя, — приказал Ионыч. — Садись за руль.
— Куда едем, Ионыч? — спросил Федя, усаживаясь. Дрожавшая от холода Катенька сидела рядом с ним и дышала на бледные пальчики. Сокольничий ласково спросил:
— Чего дрожишь, лапонька? Боишься?
— Нет, дяденька, холодно мне.
— Ну это не страшно, — сказал добрый Федя и потрепал девочку по кудрявой голове. — Ионыч, шарфик выделим нашей девочке?
— Нет, — буркнул Ионыч. — У нее шапка есть.
Катенька достала из-за пазухи поетую молью шапку, надела. Шапка была маленькая, едва доставала до ушей.
— Ну как, теплее, лапушка? — спросил Федя.
— Не очень, дядя Федя, — сказала Катенька. — Но это ничего, ничего…
Ионыч о чем-то крепко задумался, посасывая папироску.
— Решено, — сказал, наконец, он, приоткрыл дверцу и выкинул окурок. — Едем в Пушкино.
— Через Снежную Пустыню? — уточнил Федя, разворачивая вездеход.
Снежные хлопья устроили хоровод вокруг машины. Катенька залюбовалась зрелищем, захлопала в ладоши, но Ионыч схватил ее за ухо, сильно дернул, и она опустила голову, притихла.
— Через пустыню ближе, — сказал Ионыч. — У Камней с Пяткиным пересечемся. Может, у него и останемся, переждем.
— Вечереет, — заметил Федя. — Ночевать в поле придется. К Камням завтра к полудню выедем.
— Значит, согреться надо, — сказал Ионыч и достал из бардачка стакан лапши быстрого приготовления. Дернул красную ленточку у ободка. Стакан зашипел, нагрелся, из-под крышки повалил горячий пар. Ионыч раздраженно бросил: — Китайская поделка… — и вытащил из-за пазухи большую деревянную ложку.
Федя вывел вездеход в поле, включил автоматику и тоже достал стакан горячей лапши. Катенька с немой просьбой поглядывала то на Ионыча, то на Федю.
Догадливый сокольничий спросил:
— Ионыч, а как же Катенька?
— Чего?
— Ей тоже лапшички хочется отведать! Горяченькой!
— Хрен ей, а не лапшички, — заявил Ионыч и сел к девочке спиной, чтоб даже горячий пар до нее не доходил.
— Хотя бы одну ложечку, дяденька… — слабым голосом попросила Катя, дергая Федю за рукав. Сокольничий едва не прослезился.
— Дашь ей хоть ложку, до полусмерти изобью, Федя, — спокойно сказал Ионыч. — Ты меня знаешь.
— Знаю. — Сокольничий вздохнул и положил в рот ложку горячей, вкусно пахнущей кунжутом лапши. Катенька с тоской посмотрела на ложку и сжала кулачки. Отвернулась к приборной панели и рассмеялась:
— А жить-то хорошо, дяденьки! Разве в лапше дело? В жизни дело!
— Всё равно лапши не получишь, — буркнул Ионыч, с подозрением поглядывая на Катеньку через плечо.
— И не надо, дядя Ионыч! Не в лапше счастье, так ведь, дяденьки? Ну и что, что у меня дырявое пальтишко? Ну и что, что шарфика нет? Подумаешь, замерзла! Зато мы едем незнамо куда, незнамо зачем, но одно точно — едем мы навстречу приключениям! Конец тоске!
— Это ты себя успокоить пытаешься, — произнес Ионыч обеспокоенно.
Катенька улыбалась. Улыбалась настолько честно и открыто, что Ионыч даже отложил ложку. Никогда в своей жизни не видел он такой настоящей улыбки. Те улыбки, что он видел раньше, были или перекошенные, или плаксивые, или угодливые, или злые — много улыбок повидал на своем веку Ионыч, но подобной не видывал. И это его пугало.
— Не по-человечески ты себя ведешь, Катенька, — прошептал Ионыч. — Чему радуешься? Тому, что горячего тебе не досталось? Тому, что убегаем от легавых? Тому, что на нашем счету два жмурика?
Катенька повернулась к Ионычу, и того будто обожгло ее улыбкой.
— Ах ты… — выругался Ионыч. Уронил лапшу на колени, схватил девочку за волосы и впечатал лицом в приборную панель. Повозил по выпуклым кнопкам, с удовольствием ощущая, как пластик царапает кожу. Отпустил девочку, бросил взгляд на мокрые штаны.
— Коза драная… — пробормотал Ионыч. — Из-за тебя полчашки лапши угробил.
Катенька подняла голову. Ионыч избегал смотреть на нее: только мельком, украдкой, и тут же отворачивался, прятал глаза. Катино лицо покрывали кровоточащие царапины. Губы были разбиты. На лбу вздувался фиолетово-синий желвак.
