ее открытой, если никого нет внутри. А если бабушка с дедушкой были внизу, а мама на работе, то кто же тогда там был?
«Может быть, кто-то забыл оставить ее открытой?»
Поэтому я повернул ручку, обнаружив, что она не заперта, и ахнул, увидев маму, стоящую у раковины с пузырьком лекарства в руке. Она повернулась на каблуках, бросила что-то в рот и быстро проглотила.
— С-Солджер! — сердито крикнула она, засовывая бутылочку с лекарством в карман, глаза ее были прищурены, щеки покраснели. — Черт побери! Ты должен был постучать!
Я поспешно отступил на пару шагов назад.
— П-прости. Мне очень жаль.
Мое сердце билось так сильно и быстро. Что мама делала дома? Она должна была быть на работе, поэтому и не могла быть на моей вечеринке. Это было то, что мама сказала, так что… что она делала здесь сейчас?
— Эй, дружок, не оставляй своих друзей без присмотра… — дедушка замолчал, увидев маму в ванной. — Диана, что ты здесь делаешь? Разве ты не должна быть на работе?
Мамин взгляд быстро переместился с меня на дедушку.
— Я… я… я освободилась пораньше.
— Ясно.
Дедушка говорил с ней тем же голосом, что и тогда, когда я сказал ему, что съел всю свою брокколи за ужином прошлым вечером, когда он узнал, что я отдал все это Салли.
Я ненавидел брокколи, но бабушка продолжала давать ее мне.
Я никогда, ни за что на свете не собирался это есть.
— Что это там? — показал дедуля на белую крышку бутылки, торчащую из ее кармана.
Мама покачала головой и скрестила руки на груди.
— У меня болит голова.
— Да? И что же ты принимаешь от боли?
— Кое-что от головной боли.
— Дай-ка я посмотрю, — протянул руку дедушка и подождал, пока мама передаст ему пузырек.
Мне это не понравилось. Я чувствовал себя нехорошо. Мое сердце готово было разорваться, а мама собиралась закричать. Я видел это по ее нахмуренным губам и томатно-красному лицу.
— Может, не будешь лезть не в свое дело? — закричала она, в очередной раз доказывая мою правоту.
Дед сжал мое плечо.
— Солджер, иди вниз и ешь пиццу со своими друзьями. Скажи бабушке, чтобы она поднялась сюда.
— Н-но… но мне нужно пописать, — сказал я, внезапно почувствовав, что мне снова пять, а не восемь лет. Восьмилетние дети не должны были говорить так, будто они вот-вот заплачут.
— Иди, пописай внизу, — приказал дедушка.
У меня задрожала нижняя губа, как у глупого ребенка.
— Н-но, но, но…
— Черт возьми, Солджер! Какого хрена ты так себя ведешь?! Убирайся отсюда на хер! — закричала на меня мама, показывая пальцем в сторону лестницы.
Я взглянул в ее злые глаза, а потом убежал.
Сбежал по лестнице в ванную с мылом-присыпкой, захлопнул за собой дверь и очень, очень, очень сильно пожелал, чтобы мои друзья не услышали, как мама кричала на меня. Держу пари, их мамы не кричали на них. Наверняка их мамы не ругались со своими бабушками и дедушками.
Я пописал, вымыл руки с противным мылом и надеялся, что друзья не спросят меня, почему мама накричала на меня в мой день рождения. В основном потому, что мне было стыдно, а еще потому, что я не знал, почему она вообще на меня накричала.
«Какого хрена ты так себя ведешь?!»
«Что? Что я сделал? Все, что я сказал, это то, что мне нужно в туалет».
Я вытер глаза, открыл дверь в ванную и чуть не столкнулся с бабушкой.
— Иди ешь свою пиццу, Солджер, — торопливо сказала она, взбегая по лестнице.
Там дедушка и мама все еще кричали друг на друга, и я пожелал, чтобы моих друзей здесь вообще не было.
Но я ел свою пиццу и разговаривал с друзьями, и они не относились ко мне как-то странно. Хотя дедушка и бабушка уже давно были наверху, и я знал, что они все почему-то злятся друг на друга. Но Билли, Мэтт и Робби, казалось, ничего не замечали и не переживали. И когда бабушка наконец спустилась вниз, она объявила, что пора петь «С Днем Рождения» и есть кексы.
Мама не спустилась вниз.
Мама не стала петь.
Мама не стала есть кексы.
Наверняка мама Билли пела и ела кекс в его день рождения. Наверняка мама Билли не кричала на него за то, что он захотел пописать. А потом мне стало грустно, когда я открывал свои подарки и смотрел, как уходят мои друзья. Бабушка спросила, не хочу ли я переночевать в доме Билли. Она сказала, что хотела бы этого, потому что у меня день рождения и я заслужил право повеселиться с друзьями, но мне не хотелось.
Вместо этого я лег спать с Салли, чувствуя себя не восьмилетним, а пятилетним ребенком, потому что плакал в подушку, пока не заснул, и мне снились прогулки с бабушкой и рыбалка с дедушкой.
— Солджер? Солджер, проснись, солнышко.
Я приоткрыл веки, и увидел, что мама стояла на коленях возле моей кровати и напевала свою песенку про солнышко. Она плакала, но при этом улыбалась, а в руке держала кекс, в центре которого стояла зажженная свеча.
— Ты же не думал, что я отпущу тебя спать, не спев «С днем рождения», правда?
Я медленно сел, протер заспанные глаза и спросил:
— Почему ты поссорилась с бабушкой и дедушкой?
Мама вздохнула и покачала головой.
— Потому что я снова облажалась, малыш. Мне… мне нужно найти новую работу, а у меня болела голова, и я приняла то, что не должна была принимать, чтобы облегчить состояние. Плохие вещи, ты же знаешь. Но я приведу себя в порядок, хорошо? Я обещала им это, и тебе обещаю тоже. Все наладится.
Она всегда обещала. Но в отличие от бабушкиных и дедушкиных, мамины обещания легко нарушались.
— Хорошо, мам.
— Сейчас, — она сверилась с часами
