Конечно, меня, женщину с двумя детьми, которые то болеют, то еще чего, устраивает. Не мечтала, конечно, не думала, что это пик моей карьеры. Паша быстро этот разговор свернул. Умеет он. Чувствует, что не надо меня в лоб вот так спрашивать.
— Латте вкусный, — похвалила я кофе. Обошлись без карамели. — Ты же, наверное, поужинать хотел? — спросила, поднимаясь из-за стола и убирая чашку.
— А ты со мной поужинаешь? — Паша тоже поднялся и встал за моей спиной.
— Нет, я… — я попыталась выскользнуть, вывернуться, но он не дал.
— Вообще я голодный, ты сама видишь, Мороженка, — и смотрит пристально, я ж теперь к нему лицом. Руками за столешницу схватилась, сжалась вся. А Паша много выше меня, так и встал ещё ближе, коленом уперевшись в моё бедро. От этого касания у меня жар пошел по всему телу, а руки, наоборот, вспотели и похолодели сразу, и по спине холодком схватило. Пальцами ещё сильнее в край столешницы вцепилась, отодвинуться попробовала — а отодвигаться ведь некуда!
— Ты сквозь столешницу всё равно не просочишься, Мороженка, как ни пытайся, — Паша отцепил мои руки, подержал в своих ладонях мои занемевшие пальцы.
— Я же… — опять начала я что-то мямлить. — Ты же… — и вдруг собралась. — Ты же женат, Птолемеев!
Он отстранился. Улыбнулся так нехорошо, больше одним уголком губ, хищно. Куда-то ушел. Вернулся не сразу. В руках он держал черный кожаный бумажник.
— В куртке оставил, — начал он, — не вспомнил сразу, что сегодня с собой брал, искал в квартире. Сейчас наличка редко нужна, но сегодня должен был как раз с людьми расплатиться, да встреча сорвалась. — Он покрутил перед моим носом этим самым бумажником и открыл его. А у меня в голове пронесся целый табун мыслей.
— При чём тут наличка? — осторожно спросила я.
— Так сейчас же всё в телефоне, уже не помню, когда в последний раз деньгами расплачивался, — как-то совсем некстати рассмеялся Пашка. — Права у меня под козырьком в машине, ключи в кармане, поэтому бумажник не ношу.
Какое мне вообще дело, носит он бумажник или нет? Что он хочет сделать? Предложить мне денег? Он? Я вообще не верю, что есть женщина, которая сможет ему отказать. Если у неё есть глаза — она отказать не сможет. Или Птолемеев так развлекается? Узнал, где и кем я работаю, а теперь издевается надо мной? Он хочет мне предложить…
Додумать, к счастью, не успела. Из бумажника Павел выудил и покрутил в своих пальцах обручальное золотое кольцо.
— Да, Мороженка, я женат, — я даже не поняла, обреченно, с грустью или с вызовом он взглянул на меня, или опять хищно. — И ты тоже замужем. Что теперь, Мороженка, у нас с тобой — 1–1?
Глава 5. Сладкая горчинка
Вот кто есть дуры женщины, так это я первая! Это надо ж было напридумывать себе, да с разгона за пару секунд, что Павел Птолемеев мне хочет денег предложить за совместную ночь! Ой, дура я! А он, значит, искал своё кольцо… Так ведь он сразу сказал про жену. И про отдельную квартиру сразу сказал. И “поехали ко мне” на ночь-то глядя. А я теперь ломаюсь стою.
Надевать кольцо Паша не стал. Посмотрел на него, покрутил, заткнул обратно в бумажник и бросил тот на столешницу за мою спину.
— Ну так что, Мороженка, теперь скажешь? Я от тебя не скрывал.
Он опять встал близко. Как в прошлый раз — ближе, чем приличие бы позволяло. Но я в этот раз успела выскользнуть и из кухни сразу в прихожую — к двери.
— Это ты куда сорвалась так резво? — Птолемеев меня поймал. Не ожидала, что ловить будет, что схватит и к стеночке прижмёт.
— Морозова, я не отпущу.
Руки его у меня на плечах. Мне как зайцу, страшно. Сердечко в пляс пустилось и, наверное, выскочит. И пусть не отпускает. На моем месте ни одна б не устояла — это я так оправдываю себя. А сама чувствую, что у меня слезы проступают. И непонятно мне — от чего? Вроде и не от обиды. Обижать меня Пашка не обижал. На жизнь, я, может, обиженная?
Не я, так другая. Такая мысль в голове вертится. Та сладкая девочка, для которой три вечера он покупал кофе — не жена никак. Так почему бы и не я вместо неё? Всё равно этот кобель жене изменяет, ну и пусть изменяет со мной! Разницы для его семьи никакой — одна в постели или другая, а я хотя бы побуду с ним.
— Паша… — ноги не слушаются, а этот изверг выше ешё намного. Руки тяну к нему, пальцы чтобы запустить в его волосы. Обнимаю за шею. Он поддаётся, наклоняется ко мне, носом утыкается мне в мою шею, забираясь под воротник. Потом выше, и уже не носом трется, а целует. Чувствую, как защипывает кожу губами. И жадно так, подбираясь ближе к кромке волос.
— Не отпущу никуда, — обнимает, прижимая к себе, а сам уже губами схватил меня за ухо. Так нежно, что я если б смогла бы, взвыла. Или в обморок грохнулась.
И я и грохнулась. Только не в обморок. А кулем упала на пол. Вот как стояла, так по стеночке вниз и скатилась, стоило только Паше на секунду руку с меня убрать.
— С тобой что, Мороженка? — он испугался, кажется, присел рядом. А я глаза поднимаю, а у самой сердце ухает, и говорить страшно. Так и не узнаю, как быть с мужиком, от одного вида которого дрожат колени, от которого ты бы детей рожала, потому что тебе мать природа велит заполучить эти прекрасные гены. Который тебе всегда нравился, с первого взгляда, с первой встречи. А тут вдруг совесть или дурость. И говоришь ты ему, смотря в красивые его глазки:
— Я так не могу, Паша.
Он на меня какое-то время молча смотрит. Потом поднимается и бросает:
— Сиди здесь, — и уходит обратно на кухню.
А я и посижу. Всё равно двигаться не могу. Смелости не хватает. Зима на дворе, не лето — быстро в двери выскочить, пока он там на кухне ходит, не выйдет. Пока сапоги обуешь, пока шубу наденешь. Застукает за попыткой бегства.
Действительно, только собиралась подняться, вернулся. Сел опять со мной рядом — напротив. Подал стакан водички. Перед этим сам половину выпил. Я схватилась было за стакан, поняла, что у меня ещё и руки дрожат. Стыдоба какая!
Тогда Паша сам меня напоил водичкой, как маленькую, стакан отставил, моё лицо в свои руки взял. Опять он! Ладони горячие, и я ничего с собой сделать не могу, тянусь к нему, так хочется поласкаться. Как кошке бродячей — поластиться. Вдруг в последний раз?
— Не можешь, значит… Дети дома с бабушкой, муж на вахте, — Пашка опять внимательно на меня взглянул. — Не надо было тебя сюда привозить.
О чём он хоть думает, когда так смотрит? Пожалел, что привёз меня? Ну вот я такая глупая и нерешительная оказалась. Пусть какая-нибудь другая женщина Пашкину семью рушит. Не смогу себе простить, если это буду я. В том числе я. Хоть последней, хоть предпоследней в списке. Хоть затеряюсь где-нибудь в этой веренице.
— Отвезу тебя домой, — он внезапно наклонил к себе мою голову и крепко поцеловал меня в макушку. А потом в лоб. Мы какое-то время так и сидели, и я чувствовала его губы у себя на коже и его руки на своих плечах. И никакой трикотаж меня не спасал, так горело тело. Я в эту минуту подумала, что и очень счастлива, и очень несчастна одновременно.
