Но сегодня за обедом Там Баркли вдруг сообщил, что в деревушке есть бар, пользующийся хорошей репутацией.
– Местные им довольны, – подвел он итог.
И вот они здесь. Бармен выглядел радушным, и по его виду Ребус понял, что он привык видеть в заведении людей из колледжа. Он работал быстро и споро, без заискиваний и панибратства. В тот вечер в середине недели в баре было всего полдюжины постоянных посетителей. Трое за одним столом, двое у дальнего конца барной стойки, а один расположился за стойкой почти напротив бармена, который обслуживал Ребуса. Вдруг этот человек повернулся к нему.
– Приехали в коповскую школу, точно?
Ребус утвердительно кивнул.
– Для новобранца вы слишком старый.
Ребус внимательно посмотрел на нового собеседника. Это был высокий, совершенно лысый мужчина, голова прямо сверкала. Усы седые, а глаза кажутся вдавленными глубоко в череп. Перед ним стояла бутылка с пивом, а рядом стакан с чем-то похожим на темный ром.
– В полиции сейчас очень тяжело с кадрами, – ответил Ребус. – Как бы не пришлось объявить призыв.
– Похоже, вы меня разыгрываете, – осклабился тот.
Ребус, пожав плечами, пояснил:
– Мы здесь на курсах переподготовки.
– Старых собак обучают новым трюкам, так? Он поднес пиво ко рту.
– Вам заказать? – предложил Ребус.
Он отрицательно покачал головой. Ребус передал бармену деньги и, не воспользовавшись подносом, взял двумя руками три пинтовые кружки. Отнес на стол, потом вернулся еще за двумя, одну из которых заказал для себя. Тут он подумал: звонок Джин лучше не откладывать на потом. Ведь она сразу поймет по голосу, что он пьян. Но она не поймет, почему он решил напиться, да и кто может понять…
– Так вы отмечаете окончание учебы? – спросил мужчина.
– Нет, как раз начало, – ответил Ребус.
В полицейском участке Сент-Леонард было по-вечернему тихо. Задержанные, ожидавшие утреннего судебного разбирательства, сидели по камерам, кроме них в участке было только двое мальчишек, пойманных на краже из магазина. Наверху, в кабинетах следователей, уже почти никого не было. Все мероприятия, связанные с расследованием убийства Марбера, назначенные на этот день, были выполнены, и в участке оставалась только Шивон Кларк. Она сидела перед компьютером, пристально глядя на скринсейвер; по экрану скользила фраза, выведенная крупным кеглем: «ЧТО БУДЕТ С ШИВОН, КОГДА ОНА ЛИШИТСЯ СВОЕГО СПОНСОРА?» Кто это написал, она не знала: наверно, шутка кого-то из ее команды. Возможно, автор послания имел в виду Джона Ребуса, но тогда смысл не совсем понятен. Вообще знал ли автор значение слова «спонсор»? А может, он намекает на то, что Ребус заботился о ней, предостерегал ее? Она даже рассердилась на себя, когда до нее дошло, насколько раздражает ее эта фраза.
Она вывела меню установки скринсейверов, кликнула на опции «баннер» и вместо фразы, бегущей по экрану, набрала новую: «Я ЗНАЮ, КОЗЕЛ, КТО ТЫ». После этого проверила пару стоявших в комнате компьютеров, но на тех экранах мелькали звездочки и колыхались волнообразные линии-. Телефон у нее на столе зазвонил, но она не стала снимать трубку. Наверное, очередной псих горит желанием сделать признание или сообщить какую-нибудь идиотскую информацию. Вчера позвонил один респектабельный джентльмен средних лет и заявил, что его соседи сверху – преступники. Выяснилось, что над ним живут студенты, у которых часто звучит громкая музыка. Его предупредили, что отвлечение полиции на пустячные дела является серьезным правонарушением.
– Знаете, – после переговоров с заявителем признался один из сотрудников, – если бы мне пришлось весь день слушать «Слипнот»[3], я бы еще и не то сделал.
Шивон села за стол и сняла трубку.
– Отдел криминальных расследований, сержант Кларк слушает.
– В Туллиаллане учат, – произнес голос в трубке, – что очень важно быстро снимать трубку.
Она улыбнулась:
– А я предпочитаю помурыжить звонящего.
– Быстро снять трубку, – пояснил Ребус, – означает ответить по телефону раньше, чем он прозвонит полдюжины раз.
– А как ты узнал, что я здесь?
– Да я и не знал. Сперва позвонил тебе домой и побеседовал с автоответчиком.
– И что подсказало тебе, что я здесь, а не в городе? – Она откинулась поудобнее на стуле. – Похоже, ты сейчас в баре.
– В живописном Кинкардине.
– И ты нашел в себе силы оторваться от пивной кружки, чтобы позвонить?
– Я сперва позвонил Джин. У меня осталась двадцатипенсовая монета…
– Я прямо-таки польщена. Целых двадцать пенсов?
В ответ из трубки послышалось фырканье.
– Ну… и как дела?
– Да не забивай себе голову, лучше скажи, как тебе в Туллиаллане?
– Как считают некоторые преподаватели, учеба проходит по сценарию натаскивания старых собак на новые трюки.
Она рассмеялась:
– Не выдумывай, не могут они так говорить.
– Некоторые могут. Нас обучают управлению расследованием и пробуждению ответного сочувствия у жертвы.
– И ты при этом еще находишь время пить?
Молчание на другом конце провода; она испугалась, уж не позволила ли она себе лишнего.
– А как ты догадалась, что я не сижу здесь на свежих апельсинах? – помолчав, спросил он.
– Просто догадалась, и все.
– Ну тогда продолжай подавлять меня своим искусством сыска.
– Догадалась потому, что ты говоришь слегка в нос.
– После скольких кружек?
– Думаю, после четырех.
– Эта девушка просто чудо. – В голосе послышалось легкое раздражение. – Подожди, не вешай трубку, – продолжал он, опустив монету в щель таксофона.
– И тебе не жалко еще одного двадцатипенсовика?
– Пятидесятипенсовика, учти. У тебя хватит времени рассказать мне свежие новости о Марбере.
– Знаешь, после того кофейного инцидента практически ничего нового.
– Мне кажется, это был чай.
– Какая разница, что было в кружке, на стене осталось пятно. Именно за это тебя и отправили в ссылку, правда, тут, я считаю, они перестарались.
– Я напрасно трачу деньги.
Она вздохнула и подалась вперед. Скринсейвер только что сработал. Фраза «Я ЗНАЮ, КОЗЕЛ, КТО ТЫ» поползла по экрану справа налево.
– Мы все еще занимаемся друзьями и коллегами. Есть парочка интересных историй: один художник, с которым Марбер поссорился. Для бизнеса это нетипично, дело дошло даже до рукоприкладства. Этот художник оказался одним из тех самых новых шотландских колористов, и то, что его работы не были представлены на выставке, можно считать за явное оскорбление.
