Илон вздохнул. Он бы нисколько не удивился, если бы сейчас ему пришло сообщение об увольнении или двигатель аэрокара заглох прямо над океаном. Потому что неприятности, беды, проблемы, как бы они ни назывались, не бродят в одиночестве. Они, как звери, как гиены, любят сбиваться в стаи и нападать всем скопом. Чтобы довести жертву до полного отчаяния. В этом он убеждался не раз.
— Сколько мы уже летим? — забеспокоился Илон и пристегнул ремни безопасности, представляя, как глохнет движок аэрокара, и они вместе с Бро кувыркаются в стальном коконе машины, падая в океан.
Время полета пятнадцать минут тридцать шесть секунд.
— Когда только эти ботаники наконец научатся телепортировать органику, — с сожалением произнес Илон. — Тратить целый час на то, чтобы попасть из одной точки мира в другую…
Согласно последним исследованиям в области телепортации…
— Ма.
Да, Илон?
— Заткнись, — спокойно сказал он, чтобы вновь не потревожить круглый и желтый, как цыпленок, смайлик на футболке. — Еще одно слово, и отправлю тебя в спящий режим.
Зона инфошторма пройдена, — оповестила Ма.
И Илон с удовольствием снял шлем, проведя ладонью по влажным и слипшимся от пота волосам.
Поговаривали, что грейвхэды могут глушить не только спам из нейроса, но и воспоминания, и даже рассудок. Илон слухам не верил, но старался использовать чудо-шлем только в случае крайней необходимости. Иного способа безболезненно пересекать инфошторм он не знал. Конечно, всегда можно было установить дополнительный модуль-глушилку на корневой чип или, как говорили киберхирурги, нарастить сорнячок на корешок. Но Илон не желал превращать собственную голову в свалку. Пятнадцать лет, проведенные в Гринвуде, пусть и не в самом суровом секторе, все-таки не прошли для него даром.
Уровень глюкозы в организме понижен. Рекомендую…
— Стейк! Рекомендуй мне стейк! — прервал ее Илон. — Огромный розоватый стейк, посыпанный солью и перцем, с розмарином и тимьяном. Копченые свиные ребрышки, от которых пахнет дымком. У-мм, или запеченная с чесноком золотистая курочка, — раззадорил он собственный аппетит.
Смайлик на груди облизнулся и потешно зашлепал губами…
Единственное, что не хватало Илону в Лост Арке, — нормальной человеческой пищи. Нет, еды было в достатке. Она позволяла не умереть от голода, содержала весь спектр необходимых витаминов, но… Но, как известно, все, что до «но» — дерьмо.
Илон тоскливо опустил взгляд, зная, над чем сейчас плывет его аэрокар, — над бесконечными аквафермами, где как раз и выращивали эту самую еду. Водоросли, рис и рыбу. Рыбу со вкусом курятины, рыбу со вкусом говядины, рыбу со вкусом рыбы. Тысячи и тысячи ячеек, похожих на соты, качались на воде, а над ними днем и ночью кружили роем дроны и андроиды, чтобы у каждого городского жителя был завтрак, обед и ужин. Широкая и черная полоса волногасителей, которую можно было разглядеть даже из космоса, все дальше и дальше продвигалась в глубь океана, с каждым днем покоряя, завоевывая его, словно закованный в темный доспех строй великой армии.
Илон погладил медузообразное тельце Бро и прикрыл глаза, слушая, как ворчит собственный желудок, растревоженный фантазиями о золотистой курочке, копченых свиных ребрышках и розоватом стейке.
* * *
В детстве мать часто учила ее, как правильно разделывать мясо.
«Анна, смотри, оно еще дубовое, — строго говорила она, постукивая костяшками пальцев по замороженному красному ломтю. — Дай ему полежать минут тридцать, пусть подышит, пусть пропитается влагой», «Нет, не так! Поперек волокон, чтобы оно не потеряло сочность», «Господи, этим только масло на хлеб мазать!» — серчала она, меняя аккуратненький ножичек с коротким лезвием на острый, длинный и страшный ножище. «Делай куски побольше, а то высохнет на огне», «Режь его на доске, чтобы не скользило!».
Ее пугал и тяжелый блестящий нож, и громкие упреки матери, и то, что она сделает что-то не так — ошибется. Но больше всего она боялась самого мяса. Вида крови, которую почему-то все называли соком. И отвратительного запаха — запаха смерти. В детстве ей было жалко и курочек, и хрюшек. Она любила каждую зверушку, и ей не хотелось резать их мертвые тела, чтобы потом, отвратительно чавкая и обливаясь теплым жиром, слопать, как дикий и голодный зверь. Со временем она стала менее сентиментальной, как и любая женщина из Гринвуда, теперь у нее у самой появились дети, прелестные мальчик и девочка. Но она по-прежнему ненавидела разделывать мясо.
Однако в последний месяц что-то изменилось. Привычный мир будто раскололся надвое, и в каждом из них она ощущала себя неуютно, как в новом, необжитом доме. В одном мире она все еще оставалась собой — худой и хромой женщиной — серой мышью, которую никто не замечал; ей было так тяжко находиться в нем, бурлящая пучина домашних забот заставляла хромую ногу ныть, выматывала, выпивала остатки сил, словно прожорливый демон-мучитель. В другом мире… В нем было одиноко, но зато спокойно и тихо, да и боль из ноги уходила. А еще… там звучали странные голоса. Они шептали ей что-то, она внимательно вслушивалась в них, но не могла разобрать ни слова, хотя и очень хотела понять, о чем они говорят. Нет-нет, они были не злыми — как не бывает злым ветер, шелестящий желтеющей листвой по осени. Они были просто другими. Иногда она задерживалась там, в сумраке, среди голосов, но видела радостные лица детей и возвращалась в привычный мир — мир измора и боли. А затем все повторялось. И уже несколько недель она перемещалась между этими мирами. Ей казалось, что она словно неторопливо бродит по узкому сумрачному коридору между двух зеркальных стен.
Она не могла этого объяснить, ее это страшно пугало; она даже обратилась к местному доктору, но тот списал все на усталость, выдал ей горькие таблетки, от которых пересыхало в горле, и тонко намекнул, что следует искать психолога — желательно в Лост Арке. Он не рискнул сказать ей прямо, а лишь тихо промямлил, будто в пустоту: «Говорят, в городе есть хорошие психологи… Это я так, к слову. Не подумайте ничего такого». Тогда она обо всем рассказала мужу, но он лишь с грустным и сочувствующим взглядом покачал головой, ничего не желая слышать о городе.
Ей все чаще чудилось, что она умерла, и лишь ее скорбная, безмолвная и растрепанная тень ползает по дому, а совсем другая женщина обнимает ее детей и целует мужа. Будто кто-то дунул своим темным и ледяным дыханием и притушил все ее чувства, как восковые свечи. Сердце ее теперь почти всегда билось ровно, она выдавливала из себя лживые улыбки, а смеяться ей вообще не хотелось; даже любимые взбитые сливки с клубникой ее больше не радовали. Она не могла найти причину, ведь у них был хороший и просторный дом, дети росли умными и здоровыми, муж заботился о них, а ей…
Ей хотелось чего-то другого, и она не могла понять, чего именно. Иногда ее внезапно одолевал необъяснимый гнев, она вспыхивали без причины — по сущим пустякам. Неделю назад…. сорвалась — ударила сына и выбросила его игрушку. Бедный Егор… Он так плакал, утирая своей маленькой ладошкой слезы со щек. Но ведь она предупреждала его, чтобы он не играл на этом проклятом музыкальном синтезаторе. Несколько раз предупреждала….
