человек.
– Извините! Это я привык с нашим директором постоянно общаться: она – Витальевна, вы – Витальевич…
– Владимирович. – опять поправил столичный режиссер.
– Конечно! А я как сказал?
– Да не важно. – устало выдохнул Валерий Владимирович.
– Вот и я говорю: не важно. Что вы вцепились в эту пьесу? Витальевич, Юрьевич – какая разница? Поставьте Лермонтова. А потом поговорим о вашем … Как его?
– Генрих Робертович, но мы ведь уже говорили. Мы полгода перезванивались, переписывались, встречались и говорили о моей, понимаете, о моей пьесе. А ни о каком не Лермонтове.
– Так всё– таки она ваша? – руководитель театра, спросил это как бы между делом, но его собеседник растерялся на полминуты.
– Какая разница? Моя, не моя… Вы же её читали и согласились, чтобы я её поставил у вас в театре. Даже и не согласились, а попросили. Вы говорили, что вам не хватает современной драматургии, молодой режиссуры…
– Конечно не хватает, и я рад что вы приехали. Но вот пьесу совсем не помню. О чём она?
Валерий Владимирович устало опустил руки.
– О любви, вернее её отсутствии, об одиночестве, о поиске себя…
– Да… – выдохнул Генрих Робертович. – Всё как у Лермонтова. Точно не хотите поставить Два брата?
Молодой человек устало покачал головой.
– Ну, нет – так нет. – неожиданно легко согласился главный режиссер. – За что же вы так классика не любите? Ну, да Бог вам судья. Может сразу поедите к Веронике Витальевне? Вы и вправду чем-то похожи. У неё прекрасная квартира, вам будет очень удобно. Сама она правда не в Лужске, но там её муж и собака. Или всё – таки в гостиницу? Ну как хотите. Пойдёмте посмотрим на ваши чемоданы. Иван Яковлевич их уже всему театру расписал: приехал, говорит, столичный режиссер с огромными баулами.
И Генрих Робертович повел совершенно растерянного молодого человека прочь из своего кабинета.
Глава третья
В небольшом репетиционном зале, находились двое. И лица этих двоих выражали крайнюю степень неудовольствия. Создавалось ощущение, что в тюремную камеру поместили католика и гугенота, но не дали им средств для взаимного уничтожения. И хотя Генрих Робертович и предупредил молодого режиссера, что проводить кастинг не стоит, но он все-таки настоял на своем и теперь пожинал плоды своего упрямства, щедро делясь этими плодами со своим визави.
– Знаете, – произнёс Валерий Владимирович. – Я видел вас в Чайке, в Шиллере, но у меня такое ощущение, что вы всё время играете, даже тогда, когда этого не надо делать. Давайте попробуем какую-нибудь, простую вещь. – он осмотрел небольшой репетиционный зал и взгляд его, не найдя ничего интересного, остановился на стуле. – Вот, просто поднимите этот стул.
Перед Валерием Владимировичем уже стоял и стул, и актер Антон Андреев, который пытался понять насколько серьёзна просьба режиссера.
– Попробуйте. – настаивал тот. – Это, на самом деле, не так просто, как вам кажется. Ваша задача, только поднять стул и ничего больше. Понимаете? Ни одного лишнего действия.
Антон аккуратно взялся за край спинки стула и приподнял его на полметра от пола.
– Не то! – победно закричал режиссер. – Не получилось. А я предупреждал, что это не так просто, как вам может показаться.
– Я не поднял его? – спросил актер, по-прежнему держа стул над полом.
Взгляд его не выражал ни капли раздражения или удивления.
– Нет! В том-то и дело. Вы показали мне, как вы его поднимаете, а я просил не делать ничего лишнего. Попробуйте ещё раз.
Андреев аккуратно поставил стул на место и стал внимательно его разглядывать.
– Поднимайте, поднимайте! – подбадривал его режиссер. – Не надо на него смотреть. Нужно просто поднять. – он всем видом выражал энтузиазм и крайнюю степень терпения. – Опять – не то. Сейчас вы показали, как вам не нравится задание, которое я вам дал. А мне надо, чтобы вы просто подняли стул. Неужели это так сложно. Вы ведь не в состоянии выполнить простого задания. Вы заметили? Что вы стоите? Вы не можете поднять стул?
– Ну, выходит, что не могу. – актер старался говорить ровно, но было видно, что он сдерживается, чтобы не сказать какой-нибудь грубости.
– А как вы собираетесь работать в театре? Как вы будете репетировать? Мне вот этого актерства не надо. Это не та пьеса, в которой можно не делать, а показывать, что делаешь. Мне нужно подлинное существование. Смотрите.
Режиссер сделал быстрое движение и поднял стул на уровень плеч и потом также легко опустил стул на место.
– Понятно? – спросил он, глядя с видом агрессивного торжества.
– Нет.
– Что именно вам не понятно?
– В чём разница? Нет, я понимаю, что вы подняли его не так как я, но и задания вы, как мне кажется, не выполнили.
– Вам кажется. – отрезал Валерий Владимирович. – А что я, по-вашему, сделал?
– Вы не только подняли стул, но и показали мне, как с вашей точки зрения это стоит делать и продемонстрировали своё превосходство. А ещё вы проверяли, замечу я это или нет. То есть вместо того, чтобы выполнить одно действие. Вы выполнили три или … четыре… Я не уверен. Но думаю, что я выиграл.
– С вами очень трудно работать. – сказал режиссер печально, как бы жалея о загубленной актёрской судьбе Максима Андреева. – Режиссеру надо доверять, а если вы не доверяете… – он не закончил свою фразу, предлагая актеру самому додумать, чем ему это грозит.
– Я пойду?
– Идите.
Антон уже подходил к дверям, как голос режиссера остановил его.
– Позовите пожалуйста следующего … – он запнулся, пытаясь вспомнить фамилию того, кого он ждал, и даже защёлкал нервно пальцами от нервного напряжения – фамилия никак не хотела вспоминаться. – Темненький такой, с проседью. Ну, вы знаете.
– Понятия не имею. – ответил актер холодно.
Некоторое время, оба стояли, молча разглядывая друг друга: Антон с показным спокойствием, а Валерий Владимирович с наигранным удивлением .
– Да? – прервал наконец молчание молодой режиссер. – А мне казалось вы давно тут работаете и всех знаете.
– Довольно давно, но я не понимаю о ком вы говорите.
– Вы и впрямь меня не понимаете. – заключил Валерий Владимирович с деланным огорчением. – Андреев его фамилия, по-моему.
– Андреев – это я. Но я уже здесь и звать меня не стоит.
И закончив разговор таким двусмысленным заявлением, Антон Андреев вышел из репетиционного зала. Оказавшись в коридоре, он несколько раз выматерился, совершенно не стараясь делать это тише, а даже напротив, желая чтобы оставшийся в зале режиссер его услышал, после чего выдохнул и направился в сторону актерского буфета, где его ожидал тот, чьё имя и фамилию никак не
