земель, которые он обрабатывает,— все это не производит на него ни малейшего впечатления, ибо, как бы это ни было выгодно ему и полезно, он становится принципиально равнодушен ко всему европейскому. Но достаточно только какому-нибудь марабуту — странствующему проповеднику ислама — появиться в деревне на своей вертлявой, укрытой яркой попоной лошаденке и в ярком плаще, как жители деревни приходят в необычайное оживление. Вокруг него собирается толпа; все несут ему свои сбережения, стараются за любые деньги купить у него талисманы против различных болезней, ранений в бою, укуса змей, против злых духов и злых соседей. Там, где негритянское население приняло ислам, оно не развивается ни в культурном, ни в хозяйственном отношении. Когда мы строили на Мадагаскаре первую железную дорогу, туземцы целыми днями простаивали вокруг локомотива, Дивились на него, радовались, видя, как из трубы выходит пар, и всячески старались объяснить друг другу, как это происходит. В одном африканском городе, где жители были мусульмане, для того чтобы провести электрическое освещение, было решено соорудить электрическую станцию, использовав для этого силу воды. Думали, что местные жители будут радоваться вспыхнувшему вдруг свету. Однако вместо этого в тот вечер, когда были зажжены фонари, все местное население сговорилось не выходить из своих домов и хижин, дабы выказать свое полнейшее равнодушие к этому новшеству.
Очень ценно для меня знакомство с военным врачом, который провел уже двенадцать лет в Экваториальной Африке и теперь едет в Гран-Басам[19] в качестве директора Бактериологического института. По моей просьбе он уделяет каждое утро два часа разговору со мной о проблемах тропической медицины и рассказывает о собственных опытах и исследованиях в этой области. Он считает чрезвычайно важным, чтобы елико возможно больше независимых врачей посвящали себя работе среди туземцев.
На следующий день после нашего отплытия из Санта-Крус-де-Тенерифе военным, выходящим на открытое место, приказано надевать защитные шлемы. Мне это кажется странным, потому что на воздухе еще довольно свежо, не теплее, чем бывает у нас в июне. Но в тот же день один из «бывалых африканцев», увидав, как я стою с непокрытой головой и любуюсь заходом солнца, предупреждает меня:
— Начиная с сегодняшнего дня, — говорит он, — несмотря на то что совсем еще не тепло, мы должны рассматривать солнце как своего злейшего врага, встает оно, находится ли в зените, или садится, ясное ли небо, или затянуто тучами. Не могу вам объяснить, на чем основано такое вот его действие. Но поверьте, опасные солнечные удары случаются с людьми, когда они еще не успевают доехать до экватора, и ласковое утреннее и вечернее солнце оказывается еще более предательским, чем полуденное с его томящим зноем.
В Дакаре, большом порту колонии Сенегал, мы с женой впервые ступили на африканскую землю,[20] которой мы решили посвятить нашу жизнь. Это была торжественная минута.
Сам по себе Дакар не оставил во мне никаких приятных воспоминаний: мне никогда не забыть жестокого обращения с животными, которое я там увидел. Город расположен на крутом склоне, и иные улицы его находятся еще в очень плохом состоянии. Участь несчастных упряжных и вьючных животных, которыми распоряжаются негры, поистине ужасна.
Нигде не встречал я таких изможденных лошадей и мулов. Увидав, как на одной из недавно вымощенных улиц застряла тяжелая повозка с дровами и как двое негров с гиканьем хлещут несчастную скотину, я был не в силах идти дальше; я заставил их слезть с повозки и толкать ее сзади и сам помогал им до тех пор, нока мы втроем не сдвинули ее наконец с места. Негры были очень смущены, однако повиновались мне беспрекословно.
— Если вы не можете вынести жестокого обращения с животными, — говорит мне на обратном пути лейтенант, — вам не следует ехать в Африку: вы там увидите много всего ужасного.
В этом порту мы приняли на борт чернокожих стрелков с женами и детьми, по большей части сенегальцев. Они лежали на носовой палубе и, так как спать им приходилось под открытым небом, на ночь заползали в большие мешки. Жены и дети их увешаны талисманами в кожаных кошелечках. Носят их даже грудные младенцы.
Берега Африки представлялись мне пустыней, и я поражен, когда по дороге в Конакри, следующий населенный пункт после Дакара, идя вдоль берега, мы видим спускающиеся к самой воде роскошные зеленые леса. В полевой бинокль можно разглядеть остроконечные хижины негритянских деревень. Водяная пыль с отмелей вздымается подобно клубам дыма. При этом море довольно спокойно, и берега кажутся мне совершенно плоскими.
— Акула! Акула!
Выскакиваю из салона — мне показывают черный треугольник, торчащий из воды метрах в пятидесяти от нашего парохода и приближающийся к нему. Это плавник наводящего на всех страх чудовища. Тот, кому случалось его видеть, никогда не забудет его и не спутает ни с чем другим. Гавани Африки кишат акулами. Одну из них я видел в Котону:[21] привлеченная кухонными отбросами, она подплыла метров на десять к пароходу. Солнце светило ярко, море было прозрачно, и я имел возможность на несколько мгновений увидать ее вытянувшееся во всю длину блестящее серое с желтым тело и заметить, как чудовище прилегло на спину, чтобы подобрать разинутою пастью все, что ему казалось достойным внимания.
Несмотря на обилие акул во всех этих гаванях, негры охотно ныряют за брошенною им с парохода монетой. Несчастные случаи при этом очень редки, потому что они всякий раз ухитряются поднять отчаянный шум, который способен отпугнуть даже страшных морских чудовищ. Когда мы стояли в Табу, я поразился, заметив, что один из ныряльщиков сохраняет молчание, в то время как другие кричат, продолжая выпрашивать монеты. Присмотревшись, я убедился, что это был самый ловкий из всех и что ему приходилось все делать молча, ибо рот был нужен ему как кошелек; он держал его закрытым, дабы не растерять собранные монеты.
Начиная от Конакри, почти все время плывем вблизи от берега. Перечный Берег, Берег Слоновой Кости, Золотой Берег, Невольничий Берег... Если бы только полоска леса на горизонте могла рассказать обо всех ужасах, которые ей довелось видеть! К этим берегам причаливали суда работорговцев и, забирая на борт живой товар, увозили его в Америку.
— Да и в наши дни здесь не все благополучно, — говорит мне служащий крупной торговой компании, в третий раз возвращающийся из отпуска в Конго. — Неграм привозит водку и болезни, которых они прежде не знали. Так могут ли привозимые нами блага перевесить это страшное
